– Что вы имеете в виду?
Костик с чувством продекламировал:
Ведут себя девушки смело.
Но их от себя я гоню.
Не нужно мне женского тела.
Я женскую душу ценю.
– Тоже Пушкин? – спросил Эдик.
– Мое, – скромно сказал Костик.
– Небось заливаете?
– Чистая правда. Это вы меня вдохновили.
– Я – свидетель, – подтвердил Славин.
– А запишите их мне на память, – попросил Эдик.
– Да ради бога. – Костик исполнил его желание.
– Вы все же талантливый человек, – признал Эдик, пряча листок.
– Не зря же он едет в Москву, – сказал Славин. – Ему нужны другие масштабы. Он ведь пишет не только стихи. Он готовит незаурядную книгу.
– Нет, правда?
– «Выбранные места из переписки с неистовыми друзьями».
– А что это значит?
– Ему люди пишут – в основном на редакцию. Вот эти письма и свои ответы он решил обнародовать для общей пользы.
– Свои ответы? Но он же их отослал.
– Прежде чем отослать, он делает копии.
– Каждый раз?
– Непреложно. Он малый – не промах. Он у нас себе на уме.
– С ума сойти. А вы меня не разыгрываете?
– Помилуйте, Эдик…
– Нет, в самом деле… Иногда я и сам не прочь пошутить.
– Какие шутки? Шутить не надо. Надо собирать свои письма. Вы знаете, что такое архив?
Эдик задумался. Потом сказал:
– Я редко пишу их. И очень коротко. Правду сказать, я довольно ленив. А уж делать копии…
– Вы нас обкрадываете. Очень жаль.
– Почитали бы нашу Леокадию, – сказал Костик. – Она бы вам наверняка объяснила, что каждый человек – это мир.
– Что за Леокадия? – спросил Шерешевский.
Лицо его выразило живой интерес, который возникал у него почти рефлекторно не только при появлении женщины, но даже при упоминании женского имени.
Леокадией звали одну из сотрудниц, писавшую очерки о своих земляках, чем-то обративших на себя внимание. Занимали ее и темы этики, им она отдавала много творческих сил. При знакомстве, рекомендуясь, она называла себя публицисткой.
Это была премилая дамочка, недавно отпраздновавшая тридцатипятилетие, – уютное, замшевое существо, похожее на пышную плюшку. На каждой щечке ее было по ямке весьма соблазнительного свойства. Ее природное добросердечие располагало к ней все сердца. Немолодой поэт Паяльников, приносивший стихи к юбилейным датам, был в нее безнадежно влюблен, о чем сообщал каждому встречному. Костик также питал к ней симпатию, что, однако, не мешало ему вылавливать из ее статей две-три обязательные жемчужины. Эти выходки сильно ее травмировали, один раз она даже всплакнула, и Паяльников приходил к Духовитову, требуя призвать наглеца к порядку.
Эдика от таких подробностей Костик великодушно избавил, заметив только, что речь идет о женщине и обаятельной, и охотно пишущей о людях искусства. Возможно, в один прекрасный день и Эдик с его волшебной трубой