Моя первая попытка приобщиться к английскому обществу как будто оказалась неудачной, и я решил в дальнейшем не тратить на это время. Но меня задержала газета – листы, ежедневно печатающиеся в Лондоне и развозимые по всей стране. Замечательнейшая новинка! Она была на удивление откровенной и осведомленной, как в сообщениях, касающихся внутренних дел, так и в крайне подробных описаниях событий в других странах, и возбудила во мне большой интерес. Однако позднее мне рассказали, что все это было теплой водицей в сравнении с недавним прошлым, когда ожесточенная вражда разных партий породила множество таких листков. За короля, против короля. За Парламент, за армию, за или против того и сего. Кромвель, а затем вернувшийся король Карл делали что могли для наведения порядка, справедливо полагая, что подобная писанина обольщает людей, внушает им мысль, будто они понимают государственные дела. А ничего глупее и вообразить невозможно: ведь читателю сообщается лишь то, о чем пишущий считает нужным ему сообщить, и таким образом его хитро заставляют верить почти во что угодно. Подобные вольности служат лишь тому, что жадные писаки, из-под чьего пера выходят эти трактаты, приобретают влияние и расхаживают, гордо пыжась, будто благородные джентльмены. Всякий, кто видел английских журналистов (слово французского происхождения, по сути означающее «поденщики», потому что, если не ошибаюсь, им платят поденно, как простым землекопам), сразу поймет, сколь это нелепо.
Тем не менее я читал около получаса, углубившись в сообщение о войне на Крите, пока мое внимание не отвлек перестук взбегающих по лестнице шагов, а затем скрип открывшейся двери. Беглый взгляд удостоверил, что это женщина на вид лет девятнадцати-двадцати, среднего роста, но неестественно худощавого сложения: ни следа упругой пухлости, неотъемлемой от истинной Красоты. Врач во мне задумался, нет ли у нее склонности к чахотке и не следует ли ей из предосторожности выкуривать на ночь трубку табака. Волосы у нее были темными, и кудрявостью их она была обязана только природе, одежда на ней была самая бедная (правда, очень аккуратная), и – хотя лицом она была миловидна – ничто в ней на первый взгляд не пленяло. И тем не менее она принадлежала к тем, на кого вы взглянете, отвернетесь, но затем, словно против воли, почему-то посмотрите снова. Причиной отчасти были ее глаза, неестественно большие и темные. Но меня больше удивила ее осанка, столь не подобающая ее сословию. Эта тощая девушка держалась как королева и двигалась с той грацией, какую мой отец уповал увидеть в моей младшей сестре, ради чего потратил целое состояние на учителей танцев.
Я без особого интереса следил, как она