Гюзель Аркадьевна схватила трубку телефонного аппарата, резким звонком известившего о своем существовании.
– Юмашева! Да, выезжаю! Все, Анна Семеновна, идем со мной, – но договорить она не успела. Дверь резко распахнулась. В кабинет стремительно влетел мужчина тридцати с небольшим лет: высокий, в черном свитере, с гладко выбритой головой. – Вот вам, Анна Семеновна, сотрудник отдела – Виктор Дмитриевич Коваленко. Прошу любить и жаловать. Сейчас вы напишите заявление, в котором подробно расскажете о своих сомнениях. Виктор, выслушай женщину внимательно, ничего не упусти, прими заявление. И не забывай о вежливом и корректном отношении к гражданам. Я уехала!
Юмашева схватила куртку с вешалки, взяла папку с документами, еще раз оглядела кабинет, не забыла ли что, потрогала плечо Карповой, дескать, все будет нормально, и вышла, кивнув на прощание Карповой, Коваленко и портрету на стене.
У входа в управление толпились сотрудники, одетые по-зимнему соответственно морозной погоде. Все были в форменной одежде; в шинелях, кителях, бушлатах. Юмашева в тонкой черной куртке и короткой юбке прошмыгнула сквозь плотную толпу, старательно делая вид, что не слышит приветствий и дружеских окликов, со всех сторон посылаемых ей в спину. Мысленно она проклинала все вторники на свете только по одной причине: по вторникам в управлении установился особый совещательный день. Но этот день выдающийся: сегодня на совещании полковника Юмашеву будут размазывать по стенам и потолку управления за служебное несоответствие на глазах официальной публики в шинелях и бушлатах. Юмашева тихонько прошмыгнула в зал заседаний и скромно уселась в самом дальнем углу, страстно желая одного, не привлекать к собственной персоне постороннего внимания. Гюзель Аркадьевна уже не вспоминала о слезливой Карповой, о Коваленко, забыла даже о природных катаклизмах и вечной угрозе терроризма. Сейчас она судорожно занималась внутренним аутотренингом, лишь бы не сорваться, не стушеваться, не зареветь, когда по микрофону прозвучит ее фамилия. Это тот самый злосчастный момент, когда в переполненном зале громогласно звучит чья-то фамилия, и сотрудник, взволнованный и красный от смущения неловко встает, роняя папку или авторучку, еще толком не зная, что он сейчас услышит – хулу или похвалу. Правда, бывают времена, когда в этом зале звучат только хвалебные слова. Но чаще бывает, когда разносы, выволочки и выговоры следуют один за другим, за длинной чередой которых видны инфаркты и инсульты сотрудников, больничные листы и срочная госпитализации. «Шиш вам, не дождетесь! – прошептала Юмашева и оглянулась, не слышал ли кто, нет, кажется, никто не слышал. – Я, как булатный клинок, закаленная и прокаленная. Пропади все пропадом, пусть ругают. В жизни нужно получать не только награды, надо и шишек себе набить, иначе жизнь не в жизнь будет». Пульс стал ровнее. Она с удовлетворением