В зале заметно прибавилось публики, никто не обращал на них внимания. Юмашева прикрыла глаза, стараясь не встречаться взглядом с Андреем. «Почему мне так стыдно? Стыдно смотреть ему в глаза. Господи, годами живешь мечтой о долгожданной встрече, а когда встреча состоялась, начинаются мучения. И почему встреча с возлюбленным происходит в самый неприятный момент жизни, когда над головой сгустились тучи? Когда со всех сторон обступили неприятности, голова забита проблемами? И тут неожиданно обрушивается страсть, сшибающая с ног, заставляющая забыть о реальном мире?»
– Ты самая прекрасная женщина из всех живущих на этой земле, – сказал он, глядя в ее глаза. Он смотрел пристально, будто хотел проникнуть в ее душу, разглядеть, а что там внутри находится?
– Хорошо, что из живущих женщин, и плохо, если из умерших, – неловко пошутила Гюзель жестким голосом. Такие звуки издают медные тазы и сковороды. Она чувствовала горечь во рту, будто съела что-то непотребное, пережаренное, несъедобное…
– Успокойся, не надо грустить, – он щелкнул пальцами. Из-за стойки вынырнула девушка с подносом. Она поставила на стол два бокала с вином, кроваво-красным, как кровь, фрукты и коробку конфет. Гюзель отвернулась. Сейчас она не смогла бы съесть даже овсяную кашу, ее бы точно стошнило. Двумя пальцами она ухватила высокую ножку бокала и отпила глоток вина. Разгоряченная кровь разлилась по всему телу, смешиваясь с кроваво-красным вином. «Я пью вино цвета страсти, такое же кроваво-красное, густое, пряное, смешанное с горечью, – думала она, глядя на Андрея. – Кто из нас устоит? Выдержит? Ведь страсть делает людей слабыми, хрупкими, безвольными, да что там безвольными, страсть делает людей беспамятными. Мне уже отшибло память, застило голову пеленой, заставив забыть работу и долг. Господи, страсть заставила меня заниматься любовью в подсобке! И это только начало…»
– Мать, где ты пропадаешь? Я тут уже два часа толкусь, – Слава Резник протянул Юмашевой руку для приветствия.
– Извини, Слава, дела-дела, – пробормотала Гюзель Аркадьевна, отводя взгляд в сторону. Она старательно делала вид, что разглядывает дежурную часть, дескать, что там делается за широкой Славиной спиной.
– Что-то случилось? – Резник наклонился к ней, чтобы поглядеть ей в глаза.
– Слава, да ничего не случилось, – воскликнула Юмашева, – задержалась. Дела. Извини.
– Прощаю. Ты же знаешь, не люблю, когда опаздывают, – он нехотя отошел от нее.
– Сама не люблю. И на старуху бывает проруха, – невесело пошутила Юмашева. – Собрал людей? Проинструктировал? Или меня ждал?
– Все собрались. Начальницу ждут. Твою мать! – он обвел рукой дежурную часть.
Гюзель Аркадьевна округлила глаза. В первый раз за все годы службы она опоздала, в первый раз ее журил подчиненный, и всему виной была нечаянно нахлынувшая страсть. «Прочь из головы лишние и никчемные мысли. Не время думать о грехах и искуплении», – она будто давала клятву кому-то, может, самой себе.
– По машинам! –