Аристотель выделил три типа знания – техне, эпистеме и фронесис. Первое – знание ремесленника, не знающего ни математических истин, ни устройства гончарного круга, но умеющего создать прекрасный горшок «по наитию». Техне стало затем латинским ars – искусством, за которым долго сохранялась характеристика «неосознаваемой причастности к истине мира».
Образцом второго типа знания (собственно науки) выступает математика. Здесь мы говорим о вечных истинах, общезначимых, объективно представляемых и легко транслируемых. Целое знание здесь разбивается на фрагменты, каждый из которых истинен. Оно легко поддается демонстрации (доказательству).
Однако бывают ситуации, когда нам нужно знать о мире в целом – например, ситуации нашего поступка. Этого знания у нас нет – есть лишь фрагменты эпистеме, есть техне, а также причастность души гармонии мира, которая позволяет нам различать хорошее и плохое. Мы вынуждены действовать, исходя из этого явно недостаточного знания, поэтому оценить правильность поступков мы тоже можем только апостериори: не нарушив гармонию мира своим поступком, мы чувствуем ее и тем самым устанавливаем, что поступили правильно. Это знание невозможно транслировать, во-первых, потому что изменяются ситуации, правильное действие в одной из них может быть явно неподходящим в другой; во-вторых, сама истина мира не формулируема в качестве общего положения. Образцом трансляции учения о фронесисе были сказы про дурака, существующие практически во всех европейских культурах: герой, узнав, что надо делать то-то и то-то, бездумно переносит это действие в другую ситуацию (услышав похвалу за доброе слово об огромном урожае «Таскать вам – не перетаскать», он повторил его и процессии, несущей покойника, за что был бит и т.д.). Не случайно греческая история учит на примерах (парадигмах) – примеряясь к ситуации и зная поступок героя, мы проясняем для себя, чем же надо руководствоваться, чтобы действовать правильно. Это та самая практическая философия. И источниками этих примеров («парадигм») будут история и поэзия, которые всегда оказываются связанными с этой «практической мудростью», фронесисом.
Таким образом, речь идет о некотором «общем начале», проявления которого различны и которое в силу этого не поддается формулировке в виде общезначимых истин.
Эти смысловые моменты и сохраняются в латинском переводе – речь идет об «общем смысле», который руководит всеми правильными поступками, позволяя гармонии воспроизводиться, и который невозможно жестко зафиксировать в формулировке. Объясняя его, латинские авторы найдут интересные акценты – Цицерон определит его как «чувство социальности», которое руководит общественной жизнью.
И эти же смысловые моменты воспроизводятся в спектре переводов с латыни и интерпретаций этого понятия в европейских языках XVIII в. – и в том числе в понятии «естественного права» во французском языке, «чистом