– Нет, – растерянно ответила Нэнси. – Я Нэнси.
– Какое скучное имя. Как ты вообще здесь оказалась, с таким-то именем? – Суми перевернулась в воздухе и спрыгнула с дерева. На миг пропала из вида и тут же появилась снова: уселась на подоконник и спросила: – Элеанор-Эли, вы уверены? Точно-точно уверены? Судя по ее виду, ей здесь вообще нечего делать. Может быть, вы опять вычитали в ее документах то, чего там не было, а на самом деле ей место в школе для малолетних жертв плохого парикмахера – кто ей только волосы красил.
– Я не крашу волосы! – В голосе Нэнси звучало горячее возмущение. Суми умолкла и заморгала. Элеанор тоже повернулась к ней. У Нэнси вспыхнули щеки – кровь бросилась ей в лицо, но она не дрогнула и даже как-то удержалась, чтобы не провести рукой по волосам. – Они раньше были все черные, как у мамы. Когда я в первый раз танцевала с Повелителем мертвых, он сказал, что они красивые, и провел по ним пальцами. И тогда те волосы, которых его пальцы не коснулись, побелели от зависти. Вот почему у меня осталось только пять черных прядей. Это те места, где он дотронулся.
Вглядевшись пристальнее, Элеанор увидела, что эти пять прядей повторяют очертания руки – той руки, что прикоснулась к этой бледной девушке один-единственный раз.
– Ясно, – сказала она.
– Я их не крашу, – сказала Нэнси, все еще не остыв. – Я никогда не буду их красить. Это было бы неуважительно.
Суми все еще моргала, и глаза у нее были большие и круглые. Потом она усмехнулась.
– А ты мне нравишься, – сказала она. – Самый чокнутый джокер в колоде, да?
– У нас не принято употреблять такие слова, – резко оборвала ее Элеанор.
– Но это же правда, – возразила Суми. – Она думает, что вернется туда. Правда же, Нэнси? Думаешь, откроешь ту самую дверь – ту, да не ту, а за ней лесенка в рай – раз ступенька, два ступенька, черта с два ступенька – и ты опять в своей сказке. Чокнутая ты. Дурочка. Никуда ты не вернешься. Если уж тебя оттуда вышвырнули, значит, не вернешься.
Сердце у Нэнси словно выскочило из груди и застряло в горле, она начала задыхаться. Глотнула, чтобы втолкнуть сердце обратно, и прошептала:
– Неправда.
У Суми блестели глаза.
– Да ну?
Элеанор хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание.
– Нэнси, почему бы тебе не распаковать свои вещи и не начать обустраиваться? Обед в половине седьмого, после обеда, в восемь, групповая терапия. А ты, Суми, сделай одолжение, не вынуждай ее убить тебя в первый же день.
– Каждый ищет свой путь домой, – сказала Суми и исчезла за окном – вернулась к тому, чем была занята, пока Элеанор ее не оторвала. Директриса бросила на Нэнси быстрый извиняющийся взгляд и тоже вышла, закрыв за собой дверь. Как-то вдруг, без предупреждения, Нэнси осталась одна.
Она постояла на месте, считая до десяти и наслаждаясь неподвижностью.