Так, в доктрине принято различать внешние отношения (между третьим лицом и представителем) и внутренние взаимоотношения (представителя и представляемого)[161].
Представляемый не может, оспаривая сделку, ссылаться на ограничения, установленные во внутренних отношениях, перед добросовестным третьим лицом, которое, совершая сделку с представителем, полагалось на внешнюю легитимацию (содержание доверенности, в случае директора – данные из ЕГРЮЛ), т. е. сделка, совершенная представителем с нарушением такого ограничения, будет являться действительной.
Исполнительный орган всегда считается наделенным полномочием на совершение любых сделок. В терминах представительства это означает, что с внешней стороны (в отношениях с третьими лицами) полномочия исполнительного органа предполагаются неограниченными независимо от уставных ограничений (см. п. 22 Постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25)[162].
Наделение коммерческих организаций общей правоспособностью и признание неограниченности полномочий директора необходимо для освобождения контрагентов от риска недействительности сделок[163].
Иное решение привело бы к тому, что юридические лица всегда следовало бы считать ненадежными контрагентами: третьи лица никогда не были бы уверены в полномочиях директора, что вынуждало бы их каждый раз изучать учредительный документ и другие документы общества (договор с директором, решение об избрании директора, решение об одобрении сделки и т. п.), поскольку они несли бы риски неуправомоченности директора. Все это в конечном счете означало бы неполноценность юридического лица как самостоятельного субъекта права. Кроме того, с учетом массовости юридических лиц как участников гражданского оборота это создавало бы необоснованную угрозу интересам третьих лиц.
Таким образом, вводя вышеуказанные особенности представительства органов юридического лица или, иначе говоря, органического представительства, правопорядок стремится к защите доверия к обороту[164], т. е. чтобы любая сделка с юридическими лицами не являлась синонимом повышенного риска ее недействительности.
Описанного подхода придерживаются большинство европейских правопорядков[165]. Особенно явно эта идея отображена в ст. 10 Европейской директивы о публикациях (Directive 2009/101/EC)