Теперь он двигался через сырой луг, сбивая с травы обильную росу, и помышлял о ночлеге.
Он дошел до реки. Вода текла тяжело, густо, в прибрежной осоке крякали утки. Он увидел паром, скроенный из грубых бревен, обшитых тесом. За стальную проволоку тянули паромщики, перегоняя паром с одного берега на другой. Посреди парома высился горящий стог сена. Его красное отражение уходило в черную реку, и на свет всплывало множество мальков, глазастых, юрких, с зеленоватым отливом. Паромщики сурово перегоняли паром, и Белосельцев узнал в них двадцать восемь гвардейцев-панфиловцев.
Белосельцев спустился вниз по реке, надеясь обнаружить какой-нибудь рыбачий шалаш, чтобы скоротать в нем ночь.
Ему казалось, что Царствие после дневных сует должно уйти на покой. Но, напротив, он повсюду замечал оживление. Через луг шли оживленные группы праведников. Некоторые размахивали флагами, другие несли сосуды, похожие на сухие тыквы, постукивали в них, извлекая гулкие звуки.
– Не будете ли столь любезны, не объясните мне природу столь позднего оживления? – спросил Белосельцев двух праведниц, одетых в кринолины, с крохотными бриллиантовыми коронами на головах.
Это были фрейлины императрицы Елизаветы Петровны. Обе засмеялись, посмотрели на Белосельцева, как на забавного чудака.
– Сегодня в Царствии ночное празднество. Венчаются княгиня Зинаида Александровна Волконская и певец Дмитрий Хворостовский. Прошлое их венчание состоялось на Святки, и подавали к столу удивительно сладкий снег.
Обе фрейлины кокетливо засмеялись. Белосельцев слышал, как шуршит о траву их парча и бриллиантовые короны, как звездочки, гаснут в лугах.
На широком выгоне, где днем паслись коровы и пощелкивал кнут пастуха, был воздвигнут дворец, тот самый, что находился на углу Фонтанки и Невского и откуда были видны кони, которых объезжали наездники. Дворец был полной копией подлинника, но сделан не из камня, а из кисеи. Розовая, зеленоватая кисея просвечивалась и слегка колыхалась, напоминала марлевый сачок, в который были уловлены бабочки.
Княгиня Волконская и Дмитрий Хворостовский встречали гостей. Певец со своей прекрасной русской улыбкой и пышным серебром волос одаривал гостей лаской, а княгиня Волконская протягивала для поцелуя руку, затянутую в лайковую перчатку. Целуя эту царственную руку, Белосельцев ощутил запах горьковатых духов, чья нежная горечь напоминала дым афганских предгорий, где в кишлаках топились глинобитные печи и две женщины в зеленой и синей парандже шли по проулку, колебля под тканью молодыми телами.
Дмитрий Хворостовский осведомился у Белосельцева, давно ли тот из Лондона и, не дождавшись ответа, уже улыбался директору авиастроительной корпорации.
Зал был полон гостей. Здесь были вельможи императорского двора, композитор Алябьев, даже внешне похожий на соловья, несколько генералов Туркестанского похода и член Политбюро,