– Конечно, присаживайтесь, – посочувствовала Ирина, вставая. – Я уже отдохнула, пойду дальше.
– Что вы, что вы, – запротестовал Илья Михайлович, положив руку на плечо Ирины. – Отдыхайте, любуйтесь красками лета. Мы мигом, правда, Наденька?
– Придётся постараться.
– Вот и хорошо, вот и прекрасно, – сказал Илья Михайлович, присаживаясь рядом с Ириной.
– Пока Наденька колдует с иголкой, вы с вами познакомимся. Не часто выпадает случай пофлиртовать с прелестным созданием.
Мужчина был по-отечески доброжелателен, от него исходила душевная теплота.
– Вы уже знаете, как меня зовут, смею лишь добавить: фамилия моя Старостин. Мою жену зовут Надежда Викторовна, то же Старостина.
Супруга Ильи Михайловича чуть-чуть приклонила голову и в знак подтверждения приподняла брови вверх. Только теперь Ирина смогла рассмотреть женщину. В кафе сделать это было невозможно, там стоял полумрак, и лицо Надежды Викторовны было в тени. Супруга Ильи Михайловича была по-настоящему красива: стройная фигура, высокая грудь, в глазах не по годам яркая синь, влажные полные губы и девичьи ямочки на щеках.
Ирина не стала дожидаться вопросов и с радостью представилась сама:
– Ирина. – После секундной паузы, добавила. – Ларионова.
Ей сделалось хорошо и комфортно. И хотя она не знала родителей и их ласки, а родительские отношения наблюдала только со стороны, в ней появилась уверенность, что если бы они были живы, то были бы непременно похожи на новых знакомых. Длительное затворничество дало о себе знать: появилось неожиданное желание выговориться, поделиться сокровенными мыслями и посоветоваться. Ирина терзалась сомнениями и не знала, как поступить. Открыться перед этими людьми, рассказать им всё о себе вот так, сразу, было выше её сил. Даже если они добры и отзывчивы. Она предпочла отмолчаться.
Илья Михайлович с одного взгляда определил, что цвет лица у Ирины нездоровый, её точит болезнь, и она нуждается в помощи. Если женщина проводит целый день на набережной, значит, ей нечем заполнить пустоту мучительно длящегося дня, значит, засасывает её печаль и некому эту печаль развеять. По натуре своей Илья Михайлович был сердобольным человеком, и оставаться равнодушным он не мог.
«Надо во что бы то ни стало растормошить её, развеселить хотя бы на время», – подумал Старостин и начал разговор на нейтральную тему.
– Погодка-то, какая, а? Меня зависть берёт, когда я вижу отпускников в такое прекрасное время. Везёт же счастливчикам! – Илья Михайлович покосился на Ирину, наблюдая за её реакцией.
– А вы, Ирочка, случайно не относитесь к их числу? – спросил он и замер, с тревогой ожидая ответа.
Ирина изучающим взглядом посмотрела на собеседника. Поймёт ли он её, если вот так, сразу, взять и открыться незнакомому человеку? Можно сказать, первому встречному поведать о своей болезни, поведать о том, как терзают душу думы о Терентии. Стоит ли довериться, не захлестнут ли волны сочувствия Надежды Викторовны?