– Ничего, милая, – ласкового гладит ладонью по голове мама. – Ничего. Я всё понимаю… Всё хорошо, Жень. Правда…
Большего она не говорит. Но нам обеим и без того понятно, что остаётся в том последующем молчании, которое длится следующие минуты, пока свисток закипевшего чайника не нарушает краткую идиллию, наполненную тенью прошлых обид и разбитых сердец.
– Так ты чай будешь? – спохватываюсь запоздало.
Мама кивает, утирая слёзы, а я выключаю газ, после чего берусь за заварку её любимого напитка из суданской розы. К чаю достаю пирожные, найденные в холодильнике, и выкладываю на небольшое блюдечко.
– Сама-то тоже голодная, – укоризненно подмечается мама, как только я ставлю приготовленное перед ней. – Там в духовке мясо запечённое есть… – не договаривает, намереваясь подняться с места.
Но я останавливаю, усаживая обратно.
– Не хочу, – мотаю головой в отрицании. – Я потом, ладно? Ты лучше чай пей, – невольно улыбаюсь, глядя на неё.
Всё-таки, уже давно никто так не заботился обо мне, невзирая на собственное состояние… Как же я скучала по маме!
– Ну, смотри у меня, – подозрительно прищуривается в ответ родительница.
Снова улыбаюсь. Правда моя радость длится недолго. Из-за распахнутого настежь кухонного окна с улицы доносится звук заводимого мотора. Узнаю его из тысячи других. Такой громкий. Пробирающий до глубины души…
Невольно сжимаю кулаки в попытке унять не на шутку разошедшееся сердцебиение, до боли впиваясь в ладони ногтями.
Подумать только! Вот опять, как самая тупая малолетка, реагирую на малейший признак Его присутствия! Ненормальная… И какая же всё-таки дура!
– Арсений снова балуется, – улавливает посторонний шум и мама. – С тех пор, как старший брат переехал, с утра до вечера только и красуется перед соседскими девчонками на его прежней машине. Ещё тот загульщик, – хмыкает в довершение она.
Сердце пропускает удар. Мне будто бетонная плита на голову рушится. От известия о том, что Рупасова-старшего нет поблизости, вопреки моей несносной мнительности, я точно должна испытывать облегчение… Вот только почему-то сейчас со мной происходит совершенно иное.
Да и проклятый орган в моей грудной клетке никак не желает успокаиваться.
– Устала я что-то, – нахожусь с первым же предлогом, чтобы остаться ненадолго в одиночестве. – Пойду прилягу. Посплю немного. А ты подумай ещё раз. Тебе нельзя тут одной и дальше. Лучше бы ты со мной поехала, – добавляю уже через плечо, поднимаясь по лестнице на второй этаж.
– Лучше бы ты тут осталась, – доносится мне вслед тихим сожалением.
Ничего не отвечаю ей. Учитывая природную «упёртость» матери, уже знаю, что она в любом случае