– Потому что сдохнем.
– Мы с тобой, скорее всего, действительно не доживем, – согласился он. – И многие другие, но дети…
Его речь оборвалась бессвязным хрипом – собеседница железными пальцами сдавила ему горло. Несмотря на разрушающую тело болезнь, у нее сохранилась молниеносная реакция, а руки еще не утратили былую силу.
– Мою дочь убили! Убили у меня на глазах! А знаешь, почему? Один самоуверенный идиот вообразил, что с ее помощью сможет справиться с чудовищем, одолеть которое никому не под силу. Теперь их очередь! Тех, кто попрятался в метро и думает, что спасся! Они называют себя выжившими, но они ошибаются. Они все умрут. Скоро. И их дети тоже. И мне их нисколько не жаль, потому что никто из них не стоит слезинки моей дочери! Ясно?
Поп ничего не ответил, только захрипел. Гончая опомнилась и разжала пальцы, но и после этого священник хрипел еще несколько секунд. Наконец он произнес:
– Ты… очень жестока.
В другой раз девушка рассмеялась бы ему в лицо. Но после смерти дочери она разучилась смеяться. Поэтому ответила просто и без затей:
– Это раньше я была жестокой. А сейчас мне все равно.
Он пытался спорить, взывая к чувствам, которых у нее не осталось. В конце концов, ей это надоело, и она остановила его:
– Хватит болтать, поп. Спи и набирайся сил. Не сможешь копать – тебя прикончат, а мне этого не хочется.
– Тебе будет меня жалко?
Что-то подсказало Гончей, что собеседник улыбается. Но щадить священника, как и обманывать, она не собиралась.
– Мне будет скучно.
Девушка так и не узнала, поверил он ей или нет, потому что до тех пор, как надсмотрщики выплеснули на спящих вповалку рабов несколько ведер холодной воды (именно так всегда происходила побудка), священник больше не произнес ни слова.
Гончая оказалась на ногах одной из первых. Пока остальные пленники кое-как продирали глаза и корчились под холодными струями, она ловила ртом и сложенными ковшом ладонями льющуюся сверху воду, которая позволяла утолить на время постоянную жажду, смягчить израненное горло и хоть немного смыть с тела въевшийся пот и налипшую грязь.
Судя по рывкам и звону сковывающей их железной цепи, Поп еще только поднимался с земли, но Гончая знала, что через секунду-другую он так же, как и она, подставит рот и ладони под льющуюся сверху живительную влагу. Вода здесь была не так плоха. Во всяком случае, лучше той, какую девушке порой приходилось пить.
В отличие от Гончей, большинство пленников ни умыться, ни напиться не успевали. «Они не умеют распределять и экономить силы, не умеют восстанавливаться в короткие моменты отдыха и не могут защитить свою скудную пайку, за которую здесь идет настоящая война, – с презрением думала она. – Поэтому и дохнут как мухи». Надсмотрщиков не очень-то заботила смерть рабов. Раз в несколько дней в шахте (яме!) появлялись новые пленники. И все повторялось.
Если бы кто-нибудь год, месяц или хотя бы две недели назад сказал