На эти слова через много лет откликнулся А. Кушнер. Обращая внимание на приоритет в психике Цветаевой духовного, «мужского» начала, он заметил:
О да, она могла б внушить Орфею
В тревоге не оглядываться… С ней,
Германию любившей и Вандею,
Не страшен был бы путь в стране теней 223.
Возможно, Кушнер прав, если отнести его мысль к общему строю творчества Цветаевой, но не к той конкретной ситуации, о которой идет речь в цветаевском письме. Эвридика Цветаевой как выражение ее пола, всегда страдательна и по-матерински жертвенна: «Ты, заповеди растоптавшая спесь, На крик его: Мама! солгавшая: здесь» (Ц., 196).
С этой чертой ее личности, ее женственности связаны слова Цветаевой о невстрече с Блоком: «встретились бы – не умер» 224, цикл стихов «Подруга», адресованных Н. Нодле, которая была для Цветаевой воплощением беззаветной преданности Блоку, наконец, стихи о себе:
Пожалейте! (В сем хоре – сей
Различаешь?) В предсмертном крике
Упирающихся страстей –
Дуновение Эвридики:
Через насыпи – и – рвы
Эвридикино: у – у – вы…» (Ц., 326).
Иное дело, когда место лирической героини Цветаевой оказывается занято творцом. Примером может служить стихотворение «Эвридика – Орфею», где отказ от встречи с возлюбленным продиктован экзистенциальным самоопределением Цветаевой как поэта, в котором интенции духа сильнее женской страсти:
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестер (Ц., 324).
Такой финал стихотворения предопределен тем, что «С бессмертья змеиным укусом / Кончается женская страсть» (Ц., 324). Для Цветаевой, с ее предпочтением «безмерности в мире мер», бесконечности – конечному… пути любви – «топография духа», а не «география встреч». В приверженности к абсолютам – истоки ее «невстреч» с Орфеями: Рильке и Б. Пастернаком. Одному из них, которому говорила: «Ты – Орфей, пожираемый зверями» (Ц., 32), она писала: «Через все миры, через все страны, по концам всех дорог Вечные двое, которые никогда не могут встретиться»225. Не могут, потому что нельзя примирить быт и бытие, богово и кесарево: «Поэт – издалека заводит речь / Поэта далеко заводит речь!» (Ц., 334).
Этот зачин стихотворения «Поэты» (1923) обозначил новый поворот в орфических мотивах лирики Цветаевой, не устававшей повторять: «Пока ты поэт… все возвращает тебя в стихию стихий: слово»226. М. Слоним подтверждал: «Ее вело слово, несмотря на то, что она считается поэтом эмоциональным <…> Она из слова исходила <…> Она верила в слово. В логической мысли есть звенья, а у нее то, что мы тогда называли “перепрыги”, т.е. пропуски некоторых звеньев, чтобы дать только конечное слово»