– Мишелла, – сказал я, – чувствую себя скотиной, что это только слухи.
Ее снежно-белые зубки задорно блеснули в полутьме.
– Ваше величество, умоляю, не портите такую игру!
– Игру?
Она подтвердила с жаром:
– Еще какую игру!.. При дворе все во что-то играют, это и есть придворная жизнь. Да и вообще… это не разговор на ночь!
– Согласен, – ответил я. – Вы всегда чувствуете… да, вы все чувствуете. Герцогиня права, называя вас очаровательнейшей при дворе и самой… одухотворенной.
Она в изумлении вскинула брови.
– Ваше величество! Бывают ли женщины одухотворенными под одеялом?
Я засмеялся, протянул к ней руку.
– Идите ближе, Мишелла. Не такая уж эта кровать и огромная. А в горизонтальном положении мой могучий мозг не выше других органов.
Проснулась она раньше меня, но не шевелилась, а я, едва разлепил один глаз, тут же приподнял себя в полусидячее положение, стараясь не шелестеть бельем, создал большую чашку горячего кофе, а для Мишеллы тарелку с пирожными.
Она посмотрела с укором, я спохватился, создал вторую чашку. Мишелла приняла из моих рук с виновато-счастливой улыбкой, какое же это восхитительное чувство, когда прислуживает сам император!
Мы успели съесть и пирожные, когда послышались осторожные шаги. Шторы медленно раздвинулись, принц Кегельшир и принцесса Джеззефина смотрят строго, густо напудренные лица непроницаемы, так же густо нарисованные брови изящно приподняты.
За ними целый ряд знатнейших, у всех вместо лиц безукоризненно белые маски с накрашенными щеками, мушками на щеках, лбу и даже на подбородках.
И все-таки этих трутней можно назвать рабочими трутнями, ради этой процедуры слуги расталкивают их и поднимают до рассвета, одевают и ведут, еще сонных, в ту часть здания, где мои апартаменты.
Основная масса придворных спит до обеда, а эти особо знатные и потому допущенные до процедуры одевания императора будут стоять за спинками наших с Мишеллой кресел во время завтрака императора, строго следить за порядком прохождения блюд.
И хотя там своя команда, однако за принцем и принцессой остается окончательный контроль, чистовой, так сказать, красиво ли подают на стол, нет ли лишних жестов, все ли строго, ровно и чинно, как надлежит и как освящено традициями.
Мишелла шепнула:
– Ваше величество, не перекладывайте в мою тарелку лакомые кусочки!
– Почему?
– Пойдут слухи, – сказала она едва слышно. – Начнутся толкования… Это я знаю, для вас это просто жест вежливости, но здесь поймут иначе. Вы император, у вас каждый жест полон значения!
– Ух, – сказал я обреченно, – ладно, я император, не только сижу и ем. Я еще и готовлюсь думать над проблемами. Когда хорошо поем и отдохну.
Вдоль длинного коридора один за другим с обеих стен строго смотрят огромные портреты императоров, преисполненные величия и мудрости в лицах, горящих отвагой.
Публика