Наблюдаемая сегодня по обе стороны Атлантики реакция на новоприбывших носителей инокультурной идентичности чаще всего и выглядит именно так: тревога и ужас. Западный мир, по свидетельству Д. Муази, погрузился «в атмосферу страха, арабы и мусульмане превратились в заложников культуры унижения»38. Большинство горожан Европы охвачены ею словно персонажи французского поэта XVII столетия Ж. де Лафонтена: «А те, которые в живых, смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы: Перевернул совсем их страх…» (Слова басни «Звери, больные чумой», в которой стихотворец использовал образы животных для обличения пороков общества, российскому читателю более знакомы по сделанному И.А. Крыловым переложению на русский язык «Мор зверей»39). Сам Лафонтен, член Французской Академии, испытавший опалу Людовика XIV, закончил свою жизнь в изгнании, нищете и забвении. Однако его произведения не канули в Лету, и сегодня лафонтеновские строки с поразительной точностью иллюстрируют невымышленный глубокий кризис идентичности, от которого страдает Европа.
Как убежден соотечественник прославленного баснописца, французский историк и политолог Д. Муази, в случае Европы можно говорить о вызванном конфликтом эмоций «многослойном страхе»40. Эту тему он так же развивает в своей статье «Горькое торжество демократии», написанной для книги «Демократия и модернизация» специально к Мировому политическому форуму в Ярославле 9–10 сентября 2010 г. Показывая, как беспокойство от таящейся опасности по многим причинам стало главной тенденцией в развитии Европы, Д. Муази конкретизирует тот страх, который теперь вызывает у нее появление «Другого».
По мнению французского мыслителя, мощнейшим стрессом, затмевающим весь белый свет особенно боязливым европейцам, оказывается ужас перед террористом, особенно когда он представляется в виде мусульманского фундаменталиста с «поясом шахи-да». Именно этот страх, пишет Муази, «оборачивается представлением о захвате мусульманским миром Европы, в котором пришлые чужаки занимают ведущие демографические и религиозные позиции», при этом сам Старый Свет превращается в «Еврабию»41. Допуская, что «Другой» вправе иметь отличные политические