– Не могу я так далеко вперед заглядывать.
Он посмотрел на меня.
– Счастливый ты человек.
– Это чем же?
Он мягко улыбнулся.
– Да хотя бы тем, что счастья своего не ведаешь.
– Ну хорошо, Роберт, – ответил я нетерпеливо. – Человек – единственное живое существо, которое осознает, что оно должно умереть. Что ему дало это знание?
– Он изобрел религию.
– Правильно. А вместе с религиями – нетерпимость. Только его религия истинно верная, остальные нет.
– Ну да, а как следствие – войны. Самые кровопролитные всегда велись как раз именем Бога. Даже Гитлер без этого не обошелся.
Мы подавали друг другу реплики, как во время литании. Хирш вдруг рассмеялся.
– А помнишь, как мы в курятнике под Ланом в такой же вот литании упражнялись, чтобы в отчаяние не впадать? И лакировали коньяк сырыми яйцами? Знаешь, по-моему, ни на что стоящее мы уже не годимся. Так и останемся эмигрантским перекати-полем, цыганами. Чуть грустными, чуть циничными и в глубине души отчаявшимися цыганами. Тебе не кажется?
– Нет, – ответил я. – Так далеко вперед я тоже не могу загадывать.
За окном опускалась душная летняя ночь; здесь, в магазине, работало воздушное охлаждение. Компрессор тихо жужжал, и от этого почему-то казалось, что мы с Хиршем на корабле. Некоторое время мы молчали. В прохладном, искусственном воздухе и коньяк пился не так вкусно. В нем почти не чувствовалось аромата.
– Тебе сны снятся? – спросил наконец Хирш. – О прошлом?
Я кивнул.
– Чаще, чем в Европе?
Я снова кивнул.
– Остерегайся воспоминаний, – сказал Хирш. – Здесь они опасней. Гораздо опаснее, чем там.
– Знаю, – согласился я. – Только снам разве прикажешь?
Хирш встал.
– Опасны как раз потому, что здесь мы в относительной безопасности. Там-то мы постоянно были начеку и не давали себе расслабиться. А здесь появляется беспечность.
– А Бэр в Париже? А Рут? А Гутман в Ницце? Здесь нет закономерности, – возразил я. – Но следить за собой надо.
– Вот и я о том же. – Хирш зажег свет. – В субботу наш меценат Танненбаум устраивает скромный прием. Спросил, не могу ли я привести тебя. К восьми.
– Хорошо, – согласился я. – У него в квартире такое же воздушное охлаждение, как здесь у тебя?
Хирш рассмеялся.
– У него в квартире все есть. Что, в Нью-Йорке жарче, чем в Париже, верно?
– Тропики! И душно, как в парилке.
– Зато зимой стужа, как на Аляске. А наш брат, разнесчастный торговец электротоварами, только за счет этих перепадов и выживает.
– Я представлял себе тропики совсем иначе.
Хирш внимательно посмотрел на меня.
– А вдруг, – проговорил он, – вдруг эти наши с тобой посиделки когда-нибудь покажутся нам лучшими минутами всей нашей горемычной жизни?
У себя в гостинице я застал необычную картину.