Они не пошли по главной аллее, а свернули в более тенистую часть парка, чтобы не мешать постояльцам пансионата наслаждаться свежим вечерним горным воздухом. Марфа ненавидела табачный дым, но, когда Мелюхин зажег сигарету и вокруг его лица надулось седое облачко дыма, аромат, который долетел и до Марфы, не показался ей резким и горьким, – это был дым хороших сигарет, и Марфа даже глубоко вдохнула его, неосознанно стремясь уловить в нем едва различимый аромат, исходивший от лица и шеи самого Мелюхина.
– У тебя счастливый брак, Марфа? – спросил Мелюхин, выдыхая тускло-серую струю дыма.
– Более чем, – отозвалась Марфа, которую этот прямой вопрос заставил дрожать словно в лихорадке.
Мелюхин не стал провожать Марфу до ее номера: они сдержанно попрощались в холле первого этажа, после чего Марфа по лестнице направилась на свой этаж, а Мелюхин вернулся в ресторан.
Спустя два часа Мелюхин поднялся на четвертый этаж особняка и бесшумно двинулся по коридору. Не дойдя до конца коридора, он остановился у одного из номеров и постучал в дверь. Сначала не было слышно ничего, потом в двери щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Несколько мгновений никто не произносил ни слова, потом дверь номера открылась шире, и Мелюхин вошел внутрь…
Ⅶ
Это было первое утро за все время пребывания Марфы в пансионате, когда она не позвонила мужу.
Накануне вечером, прощаясь с Мелюхиным в холле, она испытывала глубокое, топкое, пронзающее чувство утраты. Она находилась в состоянии настоящего сокрушения, словно потеряла в жизни что-то истинно ценное и единственно неподдельное, настоящее, полновесное, и только теперь со всем чудовищным оглушением осознала это.
Поднимаясь по лестнице на свой этаж, она испытывала только одно желание – с головой броситься в тот омут исступленного тяготения, который вдруг возник в ней, воронкой закружившись в самой ее груди.
Оказавшись в номере, она не сразу сняла с себя костюм и не сразу стала готовиться ко сну: слишком живы были в ней пылкие чувства подъема, страстности и влечения. И состояние этой горячности ее сознания было так велико, что Марфа долго стояла посреди небольшой гостиной, погрузившись в сковывающее оцепенение. Кончики пальцев ее рук были холодны и совершенно нечувствительны, а лицо пылало, словно минуту назад его хлестал беспощадный ветер.
Потом, когда мысли и воспоминания несколько улеглись в ней, она в бессилии опустилась на плетеное кресло рядом со столиком, на котором стояла ваза со свежими цветами, и сидела так, пока в дверь ее номера не постучали.
Ей показалось, что с самого утра она знала, как закончится этот день. Знала она и теперь, кто стоит по ту сторону двери. Знала, что в те два часа, которые она в почти абсолютной неподвижности