Я хорошо ладила с негритянскими детьми и никак не могла понять, почему их ненавидят. Отвратительными мне казались скорее белые. Как-то раз по дороге в школу мне пришлось пройти через пикеты, пока белые кричали мне: «Nigger lover! Nigger lover!», что означало «любительница ниггеров». В тот день только я и Анджела, дочь индийского дипломата, пришли в класс, где нас ждала в полном одиночестве наша чернокожая учительница, Мари Ирвинг. Вслед за нами в комнату ворвались какие-то подростки и начали опрокидывать столы и избивать нас троих. При этом нападении мне сломали зуб, и я, защищая себя и остальных, схватила единственное, что могла использовать, – древко американского флага, и начала яростно махать им, нанося удары нападавшим, которые под моим напором вынуждены были оставить класс, не переставая издавать вопли.
Мама всегда вела себя ласково со мной, была нежной, внимательной. Она постоянно меня обнимала, сажала к себе на колени и называла «моя чудом уцелевшая крошка». Она часто повторяла: «Я же тебе говорила, что никогда не оставлю тебя одну». Однако в тот день мама была в ярости. Она требовала, чтобы я прекратила со всеми ссориться, и заявила, что в школу я больше не пойду. Так что я так и не закончила старшие классы. Хотя, по воспоминаниям моей сестры Валерии, я подделала аттестат, стерев ее имя и вставив вместо него свое, таким образом, «выпустив» себя самостоятельно.
Мама стала брать меня с собой на работу, в здание на 14-й улице, где я в течение нескольких месяцев разносила почту, выполняла мелкие поручения, обедала с ней… Это превратилось в любимую мной ежедневную рутину, которая вдобавок дала мне возможность познакомиться со многими военными и понять их образ мыслей.
Я была довольным жизнью подростком. Но вскоре маму послали в Эфиопию, в Аддис-Абебу, в одну из ее бесчисленных командировок, заданий, миссий, которые она выполняла для Пентагона и о которых ни тогда, ни позже ничего не рассказывала. После ее отъезда почва снова начала уходить у меня из-под ног. Брат Джо учился на дипломата, и я должна была жить с ним. Однако я написала papa с просьбой разрешить мне приехать в Германию, и он согласился. Как только он прибыл в Нью-Йорк на корабле «Лихтенштейн», я добралась туда, и мы отплыли в направлении Бремерхафена.
В Германии я какое-то время жила в доме papa на улице Леер Тор, в Бремерхафене, занимаясь домашними делами и посещая занятия в языковой школе Берлиц, где учила испанский. Но больше всего на свете я хотела быть с ним, в море, поэтому я снова взялась за старое и пробралась на «Лихтенштейн», отправляющийся в плавание. По возвращении на сушу он отослал меня жить к дяде Фрицу, где я была совершенно несчастлива. Сердце papa дрогнуло, и он разрешил путешествовать вместе с ним. Так начались мои морские походы на «Грипсхольме», а потом на «Берлине» – первом после войны пассажирском корабле, который совершал регулярные рейсы между Европой и США, а зимой отправлялся в круиз по Карибским островам и Вест-Индии.
После