И мужчины поспешили на первый этаж, где находились покои баронессы. Она была еще в постели, поэтому камердинеру и врачу пришлось объяснять причины своего беспокойства через дверь.
– Я немедленно поднимусь к нему, – крикнула она в ответ. – Когда он услышит мой голос, то немедленно отзовется!
Она вышла из комнаты не совсем одетой. Поднимаясь по лестнице, она добавила:
– Если принц не ответит, нам придется взломать дверь. У него мог случиться приступ… Но ничего, кровопускание быстро поставит его на ноги!
Подойдя к двери любовника, она крикнула:
– Монсеньор!.. Откройте, монсеньор!.. Отоприте же!.. Это я, монсеньор!..
Поскольку никто не отвечал, она обратилась к Лекомту:
– Скорее позовите кого-нибудь! Надо взломать дверь! Пошлите за Манобу и скажите ему, чтобы захватил с собой необходимый инструмент, что-нибудь вроде тарана…
Через несколько секунд начальник стражи замка высадил тяжелым молотом одну из створок двери…
Баронесса и трое мужчин вошли в комнату. При свете свечи, догоравшей рядом с пустой кроватью, они увидели герцога, прислонившегося к внутренним ставням. Он был неподвижен и стоял в позе человека, который к чему-то прислушивается. Доктор Бонни бросился к нему и вскрикнул: герцог Бурбон, отец герцога Энгиенского, последний из рода Конде, висел на двух связанных носовых платках, прикрепленных к шпингалету…
Убийство или самоубийство?
Все говорило в пользу второй версии: и запертая изнутри дверь, и порядок в комнате, и отсутствие на теле принца каких бы то ни было следов насилия…
Однако доктор Бонни не верил в самоубийство по многим причинам. «Чтобы повеситься, – гласит поговорка, – надо надеть на шею петлю». А этого-то герцог сделать как раз и не мог, поскольку перелом ключицы не позволял ему поднять левую руку. Кроме того, со времен битвы при Бернштайне, то есть с 1795 года, когда он потерял три пальца, принц с трудом владел и правой рукой. Как же он смог сделать такой мудреный узел, которым были связаны платки?
И потом, герцог Бурбон всегда считал самоубийство не только большим грехом, но и преступлением. За двенадцать дней до смерти он сказал своему дантисту Оштайну:
– Только трус может убить самого себя!
Что же из всего этого следовало?
Пока доктор Бонни размышлял над этим, госпожа де Фешер, упав в кресло и стараясь соблюсти все условности, стала картинно заламывать руки и испускать горестные стоны. Вдруг, издав самый душераздирающий стон, она произнесла:
– О, как хорошо, что принц умер такой смертью! Если бы он умер в своей постели, всенепременно подумали бы, что это я его отравила…
Доктора сильно удивили эти слова. Однако он промолчал, продолжая осмотр тела Его Высочества, все еще висевшего у окна. Его поразила одна любопытная деталь: ноги повешенного не были оторваны от пола, а касались ковра…
Странное самоубийство![11]
К одиннадцати часам утра о печальном открытии