Мещеряк в раздумье сдвинул брови.
– Нет, – покачал он большой головой. – Не быть этому на Руси! Как только на Святой земле появились приказные крысы да иуды, с той поры и пошло заворуйство и лихоимство! И не будет ему перевода до конца века.
– Вишь ты, что выдумал! – весело удивился Ермак. – Так и не будет перевода?
– Хочешь верь, атаман, хочешь нет, но, видать, руки у того, кто к складам да амбарам, да к торговлишке приставлен, так устроены, что чужое добро к ним прилипает!
– Вон оно что! И у тебя, выходит, такие руки?
– Мои руки чистые: своего не отдам и чужого не возьму!
– Добрый порядок! – уже не смеясь, похвалил Ермак. – Ну, сказывай, что с припасами?
– Беречь надо, – ответил Мещеряк.
– Коли так, будем беречь, – согласился атаман. – Зови Савву!
Загорелый, жилистый поп предстал перед Ермаком.
– Ведомо тебе, что наступает Успеньев пост? – спросил атаман.
– Уже наступил, – поклонился Савва. – Добрые люди две недели блюдут пост, а наши повольники скоромятся.
– Какой же ты поп, коли дозволяешь это?
Савва поскреб затылок:
– А что поделаешь с ними? Да и не знаю: то ли я поп, то ли я, прости господи, казак? С рукомесла сбился.
– Вот что, милый, – негромко сказал Ермак, – предстоит нам идти на зимовье. А перед тем, как решить, что делать, повели всему воинству поститься, да не две недели, а сорок ден. Слышал? Можно то?
– Казаки не иноки и не пустынники… – заикнулся Савва. – Не выдюжат… согрешат.
– Так ты молебен устрой да богом усовести их. Адом пригрози. Тебе виднее. А на все время поста мое атаманское слово – отдых!
Расстрига тряхнул волосами:
– Будет так, как велено! Выдержат искус, атаман!
– Ну, молодец поп! Спасибо тебе. – Ермак хлопнул Савву по плечу.
Вскоре в Карачине-городке отслужили молебен. Иерей, облаченный в холщовую ризу, торжественно распевал тропари, курил смолкой, а сам умильно и с хитрецой поглядывал на повольников: «Кремешки и грешники! То-то постовать заставлю вас!»
А «кремешки» и «грешники» стояли с опухшими лицами: комары и неистребимый гнус за летние недели искусали их лица, шеи, руки. Не спасали ни смоляные сетки, ни дым костров.
Склонив голову, среди казаков стоял и Ермак. Тяготы и заботы оставили следы и на его лице. В бороде атамана еще больше засеребрилось прядей.
Чувство жалости наполнило сердце попа, голос его задрожал: «Какой тут пост! Едой бы крепкой побаловать трудяг. Устали, бедные!»
А воины и впрямь утомились. Теперь они, как селяне, вспахавшие поле, умиротворенно слушали молитвы, старательно крестились и кланялись хоругвям. Когда Савва оповестил их о сорокадневном посте, никто ни словом не взроптал.
Стоявший рядом с Ермаком Иванко Кольцо протяжно вздохнул:
– О, господи, помоги угомонить плоть!
Ермак взглянул на атамана,