– Выезжать не выезжал, а ногами – выходил. Баба выходила, черница.
К изумлению отрока, Ратибор выругался и потребовал коня.
– А чего, надо было не пускать ее? – смутился он. – Так она неприметная, шмыгнула туда да обратно. В метели не сразу и разглядишь.
Воевода оседлал своего жеребца и направил к стоявшему недалеко Спасскому собору. Площадь городского детинца, как и княжий двор, была пуста, но в церкви готовились к вечерней службе. Внутри ярко пылали свечи, распевались певчие, разучивая новый лад. Ратибор оставил коня у коновязи и, оглянувшись по сторонам, двинулся в обход храма. В маленьком приделе-голбце сбоку церкви была своя дверка. Воевода громко застучал в нее. Едва она открылась, Ратибор шагнул внутрь и закрыл дверь на крючок.
– Немедля выйди вон.
Голос Гиды-Анастасии был тверд, но он уловил в нем и растерянность.
– Не выйду, не кричи.
Он осмотрелся. В крошечной каморе было много ларей и поставцов с книгами и мало места для человека.
– Как ты можешь жить в этом амбаре?
Гида приехала в Чернигов седмицу назад втайне от князя и дружины. Но Ратибору она вынуждена была открыться. Только он мог утаить от Мономаха ее приезд, и от него же она могла узнавать о здоровье князя.
– Ты говорила мне, что не пойдешь к нему и будешь только молиться о нем поблизости. Ты солгала.
– Владимир не видел меня. Он был в забытьи.
– Он видел тебя, – скрипнул зубами Ратибор, повернулся к стене и прижался к ней лбом. – Зачем ты приехала? Чтобы мучить меня?
Внезапно он развернулся и толкнул княгиню к стене, уперся руками по обе стороны от ее головы. Дышал ей в лицо и близко смотрел в глаза.
– Ты больше не его жена. Теперь ты никто и принадлежишь только мне. И твои монашьи одежды не уберегут тебя, если…
– Я принадлежу не тебе, а Богу, – сурово возвысила голос монахиня. – Бойся отнять у Него то, что Он взял от мира.
Ратибор опустился на ларь возле другой стены.
– Я служу Мономаху, как ты и хотела, – в бессилии произнес он. – Но не потому, что ты желала этого. Я мог бы уйти в Киев, к Святополку. Я остался в Чернигове, чтобы насладиться унижением Мономаха. После смерти князя Всеволода он слаб и знает это. Он никогда не сможет сесть в Киеве… Теперь он при смерти. Я даже жалею, что все так быстро кончится. Если бы он не собрался помирать, я бы изыскал способы унизить его еще более. Отнять у него все… Все, что еще осталось. Чернигов, Переяславль…
– Покайся, Ратибор, – с тихой печалью прервала его княгиня.
Воевода удивленно замолк. Потом сказал:
– Я не более грешен, чем все. И чем ты, Гида.
– Ты ослеп от зависти к Мономаху и не видишь греха. Покайся, тогда прозришь.
– Покайся ты, Гида, – ответил воевода, уходя из каморы, – в том, что я ослеп из-за тебя.
Через три дня князь узнал, что умирает. Он призвал к себе боярина Георгия Симонича и послал его в Печерскую обитель,