Это на самом деле не фраза, а пощечина была. Больно. Я не заслужила. Всю жизнь приходилось слышать, я неудачница, из меня ничего не вышло… А теперь еще и это!
Мы собирались немного отпраздновать с Аней. Не помню теперь, с чего завязался этот разговор, но закончился он фразой, что я обрекла нас на нищету. И теперь у меня достаточно времени, чтобы вспомнить, как я это сделала, потому что моя дочь права.
Времени у меня достаточно. Я слышала, как она хлопала дверцами шкафа, собирая вещи в сумку, как хлопнула входная дверь. И вот я осталась одна в квартире. Стол был накрыт.
Я стояла некоторое время у окна, пока на улице не стемнело, и незаметно устала: усталость чаще подкрадывается незаметно. Ночью мне не спалось, все время я провела на диване. Я обрекла нас на нищету, дочь была права, но если б я была другой, ее бы не было на свете. Одно цеплялось за другое. И, если б я раскрыла рот и попыталась себя защитить, разве ей были интересны мои доводы, когда вся моя прежняя жизнь говорила против меня?
И кто в восемнадцать лет интересуется жизнью родителей? Когда так трудно представить, что и они были молоды, у них были мечты, надежды и планы.
Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…
12 Мая – это был День одиноких матерей и обманутых женщин. Время начало откручиваться в прошлое.
Как молоды мы были
Мне было восемнадцать лет, я подавала большие надежды. Молодая талантливая поэтесса. Я принимала похвалу и восхищение легко. Мне очень легко жилось, я парила. Тяжелые и мрачные события нашего времени проходили мимо меня, не оставляя отпечатков ни в памяти, ни в характере. У меня были поэзия, природа и друзья. Любимые книги, любимые занятия. Каждый день был праздничным.
Я вставала поздно, мне никто не мешал спать с тех пор, как я закончила школу, мне не нужно было работать или чем-то заниматься «полезным». Мне нравилось ходить по книжным магазинам и сидеть в парке. В каждой книге у меня оставались гербарии. На письменном столе – вечный беспорядок. – Не дотрагивайтесь до моего письменного стола! – произносила неизменное, когда домработница входила с тряпкой.
Я не очень хорошо понимала, для какой именно жизни меня готовили родители. У мамы в семье не было права голоса. Она могла управлять лишь домработницей, но не мной или папой. Папа возвращался с работы поздно, в детстве я в это время уже спала, а в юности я делала вид, что сплю. Наши характеры с папой были слишком похожи, чтобы уживаться в доме без конфронтации, поэтому я его избегала, как и его прямых вопросов, которые задавались нечасто.
Когда я училась в четвертом классе, осмелилась сама задать ему вопрос. Я подошла к нему, когда он отдыхал в кресле после плотного ужина и спросила: «Почему ты никогда не спрашиваешь, как у меня дела в школе?..» На что он тут же ответил, на секунду отвернув взгляд от газеты: «Ты учишься для себя, а не для меня…» После этого я уже не рассказывала родителям о делах в школе. Они привыкли, что у меня очень хорошие оценки, и это не имело никакой ценности.
Для меня же имела ценность наша дружба с подругами, потому что дома моя жизнь никого не интересовала. Если бы я была мальчиком, может быть, мой отец обратил бы на меня внимание, но как я потом поняла, он просто «сдал» мое воспитание маме, думая, что она что-то из меня воспитает. Я не помню точно, чем занималась мама. Время ее жизни уходило на парикмахера, косметические салоны, разговоры с подругами по телефону и разные чаепития. Она была довольна своей жизнью, и мне непонятно было, как я могла родиться в такой семье.
Одно время мне казалось, родители меня удочерили, ведь кроме меня других детей у них не было. Но с годами я поняла, что это не так: все больше внешне я становилась похожей на маму (здесь невозможно было ошибиться), а характером все больше похожей на отца. Я стала приглядываться к маме. Мне казалось, если я пойму, что у нее творится в голове, то смогу с ней подружиться. Мы будем с ней подругами. Мне хотелось ее узнать, что она за человек, а главное, меня съедало любопытство: неужели она и вправду довольна такой жизнью.
Внутри нее, как и у меня, должен был быть глубокий интересный мир, и я хотела, чтоб меня в этот мир впустили. Что она думала? Что она чувствовала? Были ли у нее мечты и затаенные надежды? Я стала к ней постепенно «подбираться». Однажды, во время разговора, я несколько раз подряд сказала ей «ты», мне кажется, я рассказывала что-то смешное… Она замолчала. Я увидела, как на мгновение застыло лицо мамы и она произнесла: «Я не подружка тебе, чтобы ты могла мне «тыкать».
Я замолчала, мне было шестнадцать лет, и я чувствовала себя взрослой и равной ей. Конечно, у меня не было жизненного опыта, как у людей ее возраста. В отличие от многих людей, у меня было достаточно «жизненных» наблюдений, и я считала, необязательно переживать все эти драмы самой, а достаточно наблюдать и делать выводы, чтобы что-то понимать в жизни.
Мне не удалось сделать маму своей подругой, и я больше не делала попыток, в конце концов, у меня были свои подруги, а у нее – свою жизнь, которая казалось мне каким-то бледным