Шамбала. Прошлое или будущее мира?. Елена Блаватская

между этим в высшей степени метафизическим учением и теорией Дарвина о физической эволюции на первый взгляд кажутся затеей абсолютно безнадежной; тем более что теория естественного отбора не предусматривает никакого прекращения существования, но, напротив, наводит на мысль о бесконечном поступательном движении жизни ко все более сложным своим формам. И все-таки германская изобретательность исхитрилась при помощи научных парадоксов и изрядного количества софистики придать этой теории сходство с философской истиной. И древняя индийская доктрина при этом в очередной раз угодила в лапы современного пессимизма. Счастливый автор гипотезы о том, что зло появилось на свет вместе с протоплазматической амебой, разделившейся ради продолжения рода и нарушившей тем самым свою целомудренную гомогенность, ссылается в своей новой книге – не больше и не меньше – на авторитет древних арийских мудрецов. Восхваляя древнюю философию и глубину ее концепций, он в то же время заявляет, что ее следует рассматривать «как наиболее значительную и важную истину, предвосхищенную и украденную древними мудрецами у современного мышления»!

      Выходит так, что «современное мышление» ставит на одну доску глубочайший религиозный пантеизм индусских и буддийских философов и мимолетные капризы пессимистических материалистов, полностью их отождествляя. И того, что их разделяет непроходимая пропасть, похоже, никто не замечает. Никто не желает видеть, что пантеист не признает реальностью проявленный Космос, считая его всего лишь иллюзией собственных чувств, и потому необходимо рассматривает свое собственное существование тоже как скопление иллюзий. То есть, когда он говорит о способе избавления от страданий вещественной жизни, его мнение о природе этих страданий и мотивация его призывов к окончательному уходу из этой юдоли слез полностью отличны от тех, которые пропагандирует пессимистический материалист. Для него (пантеиста) боль и страдания иллюзорны и происходят вследствие его собственной привязанности к этой жизни, продиктованной исключительно невежеством. Поэтому он стремится к вечной и неизменной жизни, к достижению абсолютного сознания в состоянии нирваны; в то время как европейский пессимист, принимая жизненное «зло» за реальность, мечтает (когда у него появляется время мечтать о чем-либо ином, кроме этих самых земных реальностей), по его собственным словам, о полном «прекращении существования». Для философа существует только одна реальная жизнь – блаженство нирваны, качественно отличающееся от всех имеющихся в проявленной Вселенной уровней сознания; пессимист же называет «нирвану» суеверием и отождествляет с «прекращением жизни», ибо жизнь для него начинается и заканчивается на земле; тогда как первый пренебрегает в своих духовных устремлениях даже первоначальным гомогенным единством, которым спекулируют теперь немецкие пессимисты. Философ знает и верит, что и у этого единства есть своя причина – вечная и бессмертная, ибо она никем и ничем не сотворена (иными словами,