Из комнаты, с голубенькой тряпкой для пыли, появляется Анна Ароновна.
– Мне кажется, дорогая… – и дядя Боря произносит несколько коротких фраз на языке, которого я не знаю, да и слышу в доме Беренштамов крайне редко. Моя бабушка Аня говорит, что это специальный еврейский язык. Судя по всему, речь идет обо мне, потому что Анна Ароновна присаживается на корточки и заглядывает мне в глаза:
– Инночка, а ты знаешь, что по глазам можно легко определить, когда человек говорит правду, а когда обманывает?
– Как это? – испуганно спрашиваю я и зачем-то зажмуриваюсь.
– Ну, если человек говорит правду, то у него глаза как глаза, а вот если врет, то в зрачках появляется маленькая тоненькая черточка. Это знак нечистой силы.
– И нечистой совести, – добавляет дядя Боря. – Давай сейчас проверим. Ты хочешь тети Аниного мамуля?
Я знаю, что мамуль – это такое ужасно вкусное печенье с орешками, которое я полными карманами таскаю от Беренштамов во двор.
– Да, хочу, спасибо!
– Ну вот, глаза как глаза. А теперь я задам тебе другой вопрос. Ты знаешь, куда подевалась Света Дейдей?
Я набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить и невольно отвожу глаза в сторону. Но ничего сказать не успеваю, под окном снова появляется мама с кипой листочков в руках.
– Дочь, это же не ты печатала?! Тут нет ни единой ошибки, тут даже знаки переноса расставлены. Анна Ароновна, прошу прощения, но, вероятно, над рецептами трудились вы. Чем же в таком случае Инна у вас вчера занималась 4 часа?
– Четыре часа? Да она вчера к нам заходила на минуточку, как раз мои бумажки забрать. Сказала, что торопится домой. Вероятно, они с ребятами заигрались, и она чувствовала себя передо мной и перед вами, Люсенька, немножко виноватой.
– Тогда, дочь, у меня второй вопрос: куда делась вся еда из холодильника? Ты опять кормила Азу? – Мама перевела взгляд на Анну Ароновну, чтобы ей что-то объяснить. – Я-то вчера в миски и кастрюли не заглядывала вечером. Стоят себе и стоят. А сейчас крышки сняла – пусто! Никогда не поверю, чтобы мой ребенок съел самостоятельно почти десять котлет.
– Да вот и нам с Анечкой показалось, что дело нечисто. – Борис Аронович двумя пальцами крепко берет меня за плечо и отворачивает от окна, у которого стоит мама. – Я по глазам заметил, что наше солнышко сейчас нас обманывает. Нервничает. Переживает. Хорошо бы из-за котлет… Но, судя по заоконным маневрам ее кавалера и растерянному виду самой барышни, они с Аркадием скрывают от нас что-то посерьезнее…
Мама бледнеет и хватается рукой за сердце. И я ее понимаю. Со мной всегда случаются сплошные неприятности. Но я о них расскажу позже. Сейчас я чувствую себя просто пионером-героем, Гулей Королевой или Зиной Портновой, о которых нам рассказывали в садике. Девочки знали советскую военную тайну, но ничего о ней врагам не рассказали, хоть те и спрашивали их похуже, чем меня сейчас. Решив брать пример с отважных девочек, я твердо смотрю в глаза дяде Боре.
– И ничего я не скрываю!
– Руки