нельзя причислить к слабым и неспособным. Недаром подданные Саманидов, незадолго до конца их правления, дали им следующее определение: «Глина
[33], из которой возведен дом Самана, пропитана водой из источника щедрости и великодушия; прощение и забвение ошибок и проступков слуг своих – старый обычай и известное обыкновение членов этой семьи». В самом деле, основною чертой политики Саманидов является стремление с широкой терпимостью согласовать интересы населения различных местностей и различных классов народа в одной и той же местности. Едва ли где-либо на Востоке в Средние века мы можем встретиться с такой широкой религиозной веротерпимостью: при этом дворе могло случиться, что один поэт, аль-Кисаи из Мерва, воспевал хвалу Али и двенадцати имамам, а другой, Дакики из Туса, даже открыто заявлял себя последователем учения Зороастра. Точно так же мало соответствовала обыкновенным нравам исламских властелинов та легкость, с какою мятежные наместники получали помилование, как только они приносили покаяние в своем самоуправстве; причем прощение применялось не затем, чтобы при первой возможности коварно избавиться от помилованного, а было вполне искренно. Взаимное отношение между членами царствовавшего дома было гораздо дружественнее, чем среди семейств Омейядов и Аббасидов: при неопределенности закона о престолонаследии и вследствие чрезмерного влияния высших сановников государства на занятие престола тем или другим лицом часто возникала борьба партий; однако можно указать только на один случай, где, при крайне затруднительных условиях, один из Саманидов решился приказать выколоть глаза двум своим мятежным братьям. Такого рода внутренней политике, которая была возможна только благодаря известной умеренности со стороны некоторых влиятельных знатных родов, вполне соответствовало не менее ясно выраженное миролюбие и во внешней политике. Замечательное совпадение представляет то обстоятельство, что воинственный дух встречается только у первого действительно самостоятельного эмира Измаила ибн Ахмеда и у последнего представителя своего рода, Измаила, прозванного Мунтасиром, сделавшего тщетную попытку восстановить владычество своих предков. Другие же члены этого дома, проживая в Бухаре, которую Измаил избрал своей резиденцией, наряду с придворной жизнью внимательно следили за образом действий своих наместников и ленников. Первые признаки мятежа усмирялись немедленно, причем эмиры редко становились лично во главе войска, в большинстве же случаев предоставляли это своим полководцам. Ни один из них, кроме Измаила, не переходил за северные границы для поисков славы и добычи в областях турецкого хана; враждебность проявлялась только тогда, когда приходилось отражать вторжения, которые случались весьма редко. Население Кабула и прилегающих к нему округов, кроме долины Газны, доступной со стороны Седжестана, предоставлено было самому себе, подобно Гуру. Только с одной стороны невозможно было удержать мирную политику: на западе узкая полоса, которую образовали
