Плен. Женя Декина

тогда долго не могла успокоиться. Ей казалось, что она узнала что-то очень важное обо всех людях, у которых были дети. Она изо всех сил старалась не думать об этом, но мысли лезли сами собой. Она представляла себе математичку сидящей на камине в алых трусиках, трудовика, надвигающегося на свою жену, пары людей в трамвае. Вот у этой женщины наверняка не такие трусики, а панталончиками – вон швы проступают. И камина у них никакого нет, значит, она со своим мужем делала вот этого мальчика на чем-то другом. Наверное, лежа, как было нарисовано в книжке. И этот мужчина двигался на ней сверху, и целовал ее везде, и она стонала часто. Становилось стыдно, будто эти люди делали ребенка прямо здесь и сейчас, а Нина за ними подглядывает. Но самое стыдное почему-то было смотреть на самого мальчика – потому что вот он стоит в майке с полосками, в ярких китайских кроссовках, смотрит по сторонам и даже не знает, как его делали, и узнает еще очень не скоро. А ведь его раньше не было. Вообще не было. Были только его родители, а потом они его сделали. Это было совсем странно и непонятно – как из ничего, из пустоты вдруг появляется целый живой человек. Пусть маленький пока, но он же вырастет и тоже будет делать детей. И они будут делать. И сам этот мальчик умрет, и родители его умрут, и дети потом умрут тоже. И Нина умрет, и ее мама, и Катька, и ее дети, которых она тоже сделает. И так становилось всех жалко, что хотелось обнять всех сразу и заплакать. Но это было как-то неприлично, и Нина терпела.

      А потом приходили совсем стыдные мысли о том, как мама и ее отец делали сначала Катьку, а потом Нину. Отца Нина не помнила, и в мыслях мама делала их с сестрой с каким-то туманным пятном, которое потом куда-то девалось. И было неясно, почему пятно ушло от них. Видимо, потому, что самое главное в жизни – сделать детей, и оно хотело делать детей еще и с другими мамами, чтобы успеть наделать побольше. Но почему тогда остальные продолжают жить со своими женами и детьми, гуляют с ними в парках, едят мороженое, катаются на каруселях, ходят на родительские собрания? И если они с Катькой – дети пятна, то, значит, они какие-то неправильные? Нехорошие? И мама, которая делала детей с пятном, тоже уже не такая хорошая, как жена трудовика или математичка, но это же не так. Мама лучше жены трудовика и уж точно лучше математички.

      – Мам, а зачем мы живем? – спросила Нина у мамы.

      Мама пришла усталая и мыла фасоль. Фасоль звонко гремела о стенки кастрюли.

      – Как зачем?

      – Ну зачем люди живут? Они же потом все равно умирают.

      Мама стала отвечать про Бога, про то, что надо быть хорошим человеком, а Нина слушала ее и с ужасом понимала, что мама не врет ей, не пытается успокоить, она просто сама не знает. Она даже не смотрит на Нину и спотыкается после каждого предложения. Но почему-то не может признаться, что не знает. Наверное, знает Катька, но сейчас Катьке было явно не до нее.

      Нина не понимала, что происходит с сестрой. С одной стороны, она вроде бы влюбилась и щебетала веселее, чем обычно, наряжалась перед вечерними прогулками, на которые совсем перестала брать Нину. Но с другой стороны, все это ее