Но его хозяйственный зуд оказался заразительным. Как-то утром в середине месяца Фрэнсис полезла в шкаф в коридорчике за мухобойкой, и оттуда вывалилась куча вещей. Вещи принадлежали братьям и хранились в доме повсюду, и Фрэнсис, ища что-нибудь в комодах или сундуках, привыкла прокапываться через исторические слои школьных фуражек, крикетных мячей, книг авторства Генти[12] и коробок с коллекциями минералов. Ну и что, теперь ей вечно мучиться? Братья никогда уже не вернутся. Фрэнсис собрала все, что нашла, и позвала мать. Целый час они разбирали и сортировали вещи, причем мать отчаянно упиралась на каждом шагу. Эти книги надо отдать в благотворительную организацию, верно? Ах, но вот эту Ноэль получил в качестве приза, там на форзаце написано его имя – неприятно думать, что какой-то другой мальчик будет держать ее в руках. Ну хорошо, хорошо. А эти ботинки? Может, оставим? Ладно, давай оставим. И боксерские перчатки, и телескоп, и микроскоп, и предметные стекла?
– Нам обязательно сейчас этим заниматься, Фрэнсис?
– Рано или поздно это придется сделать.
– Может, просто сложим все в сундук в подвале?
– Весь подвал забит отцовским барахлом. А что насчет этого альбома с марками, как думаешь? Наверное, стоит сходить оценить его. Вдруг часть марок можно продать…
– Фрэнсис, прошу тебя…
В конечном счете из затеи ничего путного не вышло. Они закончили, казалось, с еще большим количеством вещей, чем начали. Один маленький узелок собрали для жены викария, и какую-то мелочь – школьные значки, академический шарф – мать Фрэнсис, горестно тряся щеками, унесла к себе в спальню. Фрэнсис нашла модель корабля, которую Ноэль склеил в детстве и назвал ее именем, и к глазам у нее подступили слезы.
За обедом они почти не разговаривали, погруженные каждая в свои невеселые мысли, а после еды уселись у открытых французских окон. Мать положила на колени перевернутый поднос с бумагой, ручками и бутылочкой чернил на нем: она обещала