– Иди домой, товарищ! Проспись! Ждут тебя там давно, поди!
Дома, не заходя на кухню, где гудят жена и сынок, заваливаюсь, не раздеваясь, на диван в большой комнате. Головой ищу свою засаленную до блеска подушку. Засыпаю. Завтра вроде суббота…
Утром, около девяти, по городскому телефону со скрипучего автомата звонит Андрюха. Пришёл за машиной. Чуваш в дверь вагончика ломится. Кузьмы нет. Опять косить траву в свою Уваровку уехал. У Андрюхи ключей нет. Замок ломать неохота. Надо ехать. Бригадир же, блин…
– Ты же обещал на шашлыки поехать? – вцепилась в рукав жена у входной двери.
– Дела у меня!
Чуваш выскочил из будки как сумасшедший и поскакал по малой нужде.
– Почему так, Фатим? Бросили! Я же человек!
– Человек. Человек. Прости, Вася. Выпили вчера крепко.
Сели. Я посмотрел на часы. Двенадцатый час. Ехать на дачу бессмысленно. Пока туда доберешься. Это уж ночь будет.
– За спиртом пойдёшь?
Чуваш сразу повеселел. Снова не один. Идти всё равно некуда было. В общагу свою всегда успеет.
– Пойду, Фатим. Я знаю, где дешевле. У Сурена возьму. Сказал, новая партия.
Новая партия после вчерашнего пошла с трудом. Было душно. Собиралась гроза. На жирном асфальте уже разбивались мокрыми пятнами крупные капли.
– Замочит нас. – Чуваш засуетился. Стал убирать со столика спирт и закуску в будку.
Я сидел в кресле и представил вдруг, что вот в такой же душный и жаркий день на Голгофе распинали Христа. Сколько было боли! Какие муки испытал! Поди, на душе у него тоже кошки скребли. Ведь предали его! А мы – твари неблагодарные! Я – неблагодарная тварь! Какой я мужик, если главное в жизни – денег заработать, пожрать и выпить?
Не знал я тогда, что спустя два года, в 1993 году, найдутся мужики и даже дети, которые пойдут защищать то, что ещё оставалось от большой страны. Пойдут и частями будут расстреляны у стены и возле домушек на стадионе «Красная Пресня», где когда-то безмятежно играл в футбол мой любимый «Спартак». Среди расстрелянных окажется и член нашей бригады – Леонид. Могилы его нет.
Не знал и о том, что уже никогда не буду работать у Ваганьковского кладбища, потому что настанут совсем другие времена…
Кузьма таки вспомнил, что Чуваша закрыли в будке. Нащупал утром в кармане ключ и не поехал косить крапиву в Уваровку. Ехать ему было дольше, чем мне.
Чуваш умер, глядя мне прямо в глаза.
– Плохо мне чевой-то, Фатим, – сказал он. – Сердце заходится.
– Ты чего, Вася?
– Лягу. Поляжу. Тошно.
Чуваш лег на топчан и умер. Я тряс его. Бил по щекам. Бесполезно. Чуваш не дышал и менялся в лице – стал синеть.
Ударил гром и начался ливень. Мне самому стало плохо. Спирт оказался палёный. Я уже скрючивался на полу, когда с грохотом грома и вспышками молний явился в будку мокрющий Кузьма, мигом все сообразив, схватил меня в охапку и поволок на улицу. Выташнивать закачанный «Рояль». Потом поймали старенький тесный «москвичонок». Поехали в Боткинскую.