– Одиннадцать.
Сэмми быстренько подсчитал на пальцах. Восемь городских ежедневных. Десять, если вместе с «Иглом» и «Хоум ньюс».
– Мне одной недостает.
– Недостает?..
– «Таймс», «Геральд трибюн», – Сэмми коснулся кончиков двух пальцев, – «Уорлд телеграм», «Джорнал-америкэн», «Сан». – Теперь другая рука. – «Ньюс», «Пост». Ну-у, «Уолл-стрит джорнал». И «Бруклин игл». И «Хоум ньюс» в Бронксе. – Он уронил руки на матрас. – А одиннадцатая какая?
– «Женщина в наряде».
– «Женские наряды»?
– Я не знал, что она такая. Для одежды. – Он посмеялся над собой – испустил череду кратких скрежетов, точно горло прочищал. – Я искал что-нибудь о Праге.
– Нашел? Наверняка в «Таймс» что-то есть.
– Кое-что. Немного. О евреях ничего.
– О евреях, – повторил Сэмми, начиная понимать. Йозеф надеялся получить известия не о последних дипломатических маневрах в Лондоне или Берлине и не о последнем зверском выпендреже Адольфа Гитлера. Он искал заметку о положении семьи Кавалер. – Ты знаешь еврейский? Идиш. Знаешь идиш?
– Нет.
– Это жалко. У нас тут, в Нью-Йорке, четыре еврейские газеты. Может, там что-то есть.
– А немецкие газеты?
– Не знаю, но должны быть. Немцев тут пруд пруди. Маршируют и митингуют по всему городу.
– Понимаю.
– Переживаешь за родных?
Ответа не последовало.
– Они не смогли уехать?
– Нет. Пока нет. – Сэмми почувствовал, как Йозеф резко тряхнул головой, словно закрывая эту тему. – Я нахожу, что выкурил все мои сигареты, – продолжал он нейтральным тоном английского разговорника. – Может быть, у тебя…
– Да я перед сном выкурил последнюю, – сказал Сэмми. – Эй, а ты откуда знаешь, что я курю? От меня пахнет?
– Сэмми, – окликнула его мать, – спи.
Сэмми обнюхал себя:
– Ха. Интересно, Этель тоже чует? Ей не нравится. Если охота курить, приходится лезть в окно – вон туда, на пожарную лестницу.
– Нельзя курить в постели, – сказал Йозеф. – Еще одна причина из нее уйти.
– И не говори, – сказал Сэмми. – Помираю, так хочу жить отдельно.
Они полежали, томясь по сигаретам и по всему, что это томление в совершенной своей фрустрации сгущало и воплощало.
– Твоя пепельная коробка, – наконец сказал Йозеф. – Пепельница.
– На пожарной лестнице. Это растение.
– Может, в ней есть… špaček?.. kippe?.. куры?
– Окурки, что ли?
– Окурки.
– Ну, небось есть. Не говори, что ты будешь курить…
Ни с того ни с сего, кинетическим рывком, противоположностью и продуктом абсолютной праздности, что непосредственно ему предшествовала, Йозеф скатился с постели. Глаза у Сэмми уже привыкли к темноте – да и темнота никогда не бывала кромешна. Кромка серо-голубого излучения кухонной флуоресцентной лампы окаймляла дверь спальни и перемешивалась с бледным лучом ночного Бруклина