– Ты знаешь, – сказал он и закрыл входную дверь.
Я услышал, как Грустец облаял ночь – все, что в ней таилось, и ничего в частности.
И я знал, что если бы сейчас к крыльцу или решетке старого дома Бейтсов причалил белый ялик, то ни мать, ни отец нисколько бы не удивились. Если бы человек в белом смокинге, который когда-то владел экзотическим отелем «Арбутнот-что-у-моря», оказался там и поприветствовал их, они бы не моргнули и глазом. Окажись он там, курящий, загорелый и безукоризненный, и скажи он им: «Добро пожаловать на борт!» – они бы тотчас же отправились в море на белом ялике. И когда они прошли по Сосновой улице к Элиот-парку и повернули за последний ряд домов, в которых жили вдовцы и вдовы, жалкая Томпсоновская семинария для девиц, должно быть, засияла перед ними в ночи, как замок или вилла, где устроили какое-то великолепное празднество для богатых и знаменитых, хотя там и не было света, а единственной живой душой в округе был полицейский в патрульном автомобиле, который каждый час или около этого заезжал в парк, чтобы погонять забредших потискаться подростков. В Элиот-парке была всего одна аллея; мы с Фрэнни никогда после наступления темноты не рисковали босиком пройти по этой аллее, боясь наступить на стекло от пивной бутылки или использованный презерватив.
Но теперь отец, наверное, рисовал совсем другую картину! Я представил себе, как он, должно быть, провел мать мимо пней давно погибших вязов – хруст стекла под ногами показался им грохотом гальки на дорогом морском пляже – и как он, скорее всего, сказал ей:
– Представляешь? Семейный отель! Большую часть времени мы сами будем им пользоваться. С тем, что мы сорвем на больших школьных уик-эндах, у нас даже не будет нужды в рекламе, по крайней мере большой. Просто в течение недели надо будет держать открытыми бар и ресторан, чтобы привлекать бизнесменов на обеды и вечеринки с коктейлями.
– Бизнесменов? – вслух удивилась моя мать. – Какие обеды и вечеринки с коктейлями?
Но даже когда Грустец спугнул подростков, засевших в кустах, даже когда патрульная машина остановила мать и отца, чтобы выяснить их личности, мой отец был непоколебим.
– А, это ты, Вин Берри, – должно быть, сказал полисмен.
Машиной ночного патруля управлял старый Говард Так; он был глуповат, и от него пахло сигарами, затушенными в лужах пива. Грустец, должно быть, зарычал на него; очевидно, ароматы, исходящие от полисмена, вступили в конфликт с собственной высококлассной вонью собаки.
– У бедняги Боба был неудачный сезон, – возможно, посетовал старый Говард Так, поскольку все знали, что мой отец – сын Айовы Боба; отец был квотербеком[7] в одной из старых команд школы Дейри под руководством тренера Боба, в команде, которая всегда выигрывала.
– Очередной неудачный сезон, – должно быть, пошутил мой отец.
– А