Ходкевич понял, что увертюра сыграна без особого эффекта, и единственное чего он добился – это того, что шведская кавалерия, покинув промежутки между острожками, сосредоточилась на флангах двумя ударными кулаками. Пора было класть на стол козыря – то есть великолепную польско-литовскую гусарию. Первой в центре польского построения пошла в бой рота Винцента Войны нацеленная на центральный острожек, где находились мы с Михаилом. Тяжелые лошади сначала пошли шагом, потом перешли на рысь, потом на галоп. В первом эшелоне атакующих на нас мчались около трехсот гусар, а за ними вдвое, втрое большее количество их пахоликов-оруженосцев. Сверкали начищенные кирасы, развевались вымпелы и блестели внушающие ужас наконечники на пиках, трепетали за гусарскими спинами широкие крылья, подобные орлиным или лебединым.
Шведские мушкетеры дали залп и принялись перезаряжать свои мушкеты. Казалось, острожки остались полностью беззащитными, но в этот момент гусарский строй на полном скаку влетел в зебру из замаскированных ровиков, и тут же по этому хаосу рявкнул первый орудийный залп из трех ближайших острожков, выкашивая и тех всадников, чьи лошади остались на ногах, и тех, что уже упали. За первым залпом последовал еще один, за ним еще. В плотных белых клубах порохового дыма никто не мог ничего понять, а рота Винцента Войны была истреблена картечными залпами до последнего человека. Видимо, в этот момент Ходкевич решил, что его построенные в несколько эшелонов кавалеристы все же сумеют прорвать наш строй – и одним широким жестом бросил под картечь всю свою армию. Орудийные и мушкетные залпы слились в один протяжный вой, отчаянное ржание раненых коней мешалось с криками умирающих людей, а ползущий с реки туман сменился клубами порохового дыма.
Мы не успели оглянуться, а польская кавалерия перед нами кончилась (либо разошлась для удара по флангам), и ее сменили отчаянно лезущие на приступ прямо по трупам польские пехотинцы. Артиллерия в этот момент как раз молчала, остывала после слишком активной стрельбы, и шведской пехоте пришлось поучаствовать в отражении атаки, отмахиваясь от озверевших жолнежей пиками и превращенными в дубины мушкетами. В отражении этой атаки пришлось принять участие и нам с Михаилом. Я действовал мечом Ареса, который разрубал любые шлемы, кирасы и кольчуги как масло, а Михаил размахивал кривой татарской саблей.
В самый критический момент натиск ослаб, а потом и вовсе прекратился. Оглядев поле брани, я увидел, что мы победили. Большая часть врагов осталось лежать, попав под картечные залпы, запутавшись в заграждениях или провалившись в ловчие ямы. Остальные, счастливо избежавшие этих разновидностей смерти, на уставших конях удирают обратно – туда, откуда и пришли, а за ними гонится снова вышедшая из-за флангов свежая шведская кавалерия и рубит на всем скаку. Мы победили – и враг бежит, бежит, бежит…
Чуть позже я узнал, что Сапега,