– Ладно, – согласилась я без всякого энтузиазма. – Я умею обметывать петли, вязать, вышивать, моя мама научила меня всему этому, как средству спасаться от скуки.
Внезапно я замолчала, с трудом сдерживая слезы. Я вспомнила прелестное мамино лицо. Я вспомнила папу. Я вспомнила, как мы с Крисом, совсем еще маленькие, спешили из школы домой, и снег падал нам на плечи, а дома мама вязала детские вещички для близнецов. И тут я уже не могла сдерживаться, я уткнулась лицом в колени Хенни и заплакала, просто завыла. Хенни не могла говорить, но ее теплая рука ласково гладила меня по плечу, показывая, что она все понимает. Я на миг подняла глаза и увидела, что она плачет вместе со мной. Крупные слезы катились по ее большим круглым щекам и падали на ярко-красное платье, оно уже намокло.
– Не плачь, Хенни. Я с радостью пришью доктору Полу все его пуговицы. Он спас нам жизнь, и нет такой вещи, какую я для него не сделаю.
Она очень странно на меня посмотрела, поднялась и достала чуть ли не дюжину рубашек с оторванными пуговицами.
Крис старался как можно больше времени проводить с доктором, который помогал ему подготовиться в специальный медицинский колледж. Он хотел поступить туда на средний семестр. Самой сложной нашей проблемой была Кэрри. Она умела читать и писать, но уж очень она была маленькой! Как она приспособится к обычной городской школе, где дети отнюдь не всегда и не ко всем добры?
– Я предполагаю отдать Кэрри в частную школу, – объяснил нам доктор. – Очень хорошая школа для девочек с великолепным обслуживающим персоналом. Поскольку я состою в попечительском совете, я надеюсь, что Кэрри будет уделяться особое внимание и она не подвергнется никаким стрессам. – Он многозначительно посмотрел на меня.
Больше всего я боялась, что над Кэрри станут смеяться и она будет стыдиться своей непомерно большой головы и недоразвитого тела. Когда-то Кэрри была очень хорошо сложена, ее тельце было совершенным. Во всем виноваты эти потерянные годы, когда нам было отказано в солнечном свете, – из-за них она осталась такой маленькой. Это так, и никто не разубедит меня в этом!
Я смертельно боялась, что мама вдруг появится в суде в тот день, когда ей было назначено слушание дела. И в то же время почти не сомневалась, что она не приедет. Приехать – это значит для нее потерять слишком много, не выиграв ничего. Что мы такое для нее – просто обуза! И еще угроза угодить в тюрьму по обвинению в убийстве.
Мы очень тихо сидели с Полом, одетые во все лучшее для появления в суде, и ждали, ждали, ждали. Я трепетала, как натянутая струна, боясь, что в любой момент могу сорваться и закричать. Но она снова дала нам понять, что мы для нее ничего не значим. Судья смотрел на нас с такой жалостью, что я страшно на нее разозлилась и тоже