– Господи, что я делаю? Может, это не он, а я – настоящий тут бесноватый?!
Утром следующего дня в белую дверь кабинета Саблера постучались.
– Леонид Юльевич, можно? – заглянула в комнату санитарка Валечка, одетая в шубку, шапку и зимние сапожки. – Зашла вот проститься.
В глубине кабинета спиной к окну, по белым шторам которого бегали солнечные зайчики, сидел за столом главврач.
Напротив него на стуле сидела спиной к двери женщина в стареньком пальто и вязаной шапочке.
– Извините, – сказал ей главврач и прошел к санитарке Валечке. – Ну, всех благ тебе, Валечка. Надеюсь, в другом месте тебе будет легче.
– И я надеюсь, – с любопытством поглядывая на женщину, сказала Валечка и не выдержала, спросила: – А это что – на моё место новенькая?
– Да, – спокойно ответил Саблер.
Женщина, сидящая за столом, на мгновение обернулась. Это была Лена, та самая бывшая ученица Ивана Яковлевича, которую он в свое время отправил помогать матери выходить из запоя. Повзрослевшая лет на пять, она мельком взглянула на Валечку и вновь повернулась лицом к окну.
Саблер объяснил:
– Елена Владимировна мать свою привезла сюда. Из Смоленска. Специально к Ивану Яковлевичу.
– Это что, ту самую скандалистку из тридцать пятой?
Саблер кивнул: ту самую.
– Ну ладно, Леонид Юльевич, я пойду, пожалуй. Всего вам доброго, – сказала Валечка – и в спину сидящей на стуле женщине: – И вам тоже – всего хорошего. Главное, Вы не бойтесь. Сумасшедшие тоже люди. Как Вы к ним, так и они к Вам. За редким-редким исключением.
– Спасибо. Я поняла, – через плечо посмотрев на Валечку, улыбнулась в ответ Елена и вновь повернулась лицом к столу.
В палате Алик и о. Самсон кормили из ложечки похрюкивавшего Карнаухова, а Миронка переодевал в чистую пижаму ядерщика Канищева, в очередной неестественной позе замершего у тумбочки.
В то же время, отвернувшись в угол к развешанным там иконам, Корейшев молился Богу. И только один поэт вольно разгуливал между коек, помахивал ручкой и шевелил губами.
– Подержи штаны, – попросил его Миронка, и поэт ринулся помогать ему:
– Давай.
Держа на руке штаны, он посмотрел на ядерщика Канищева и сказал:
– Странная болезнь у этого ядерщика. Одно слово слышит и оживает. А вся остальная жизнь, выходит, ему до лампочки?
– Ничего, отмолим, – автоматически сказал Миронка и взял у поэта из рук штаны. – Спасибо.
В палату вошли Лена и Саблер.
– Доброе утро, – улыбнулся главврач больным и, направляясь в угол к Ивану Яковлевичу, поинтересовался: – Ну, как дела, Миронка? Что снилось?
– Слава