Замечая начавшуюся драку, Миронка молча отбросил веник и ускользнул за дверь.
Привстав над шахматами, у тумбочки, о. Самсон примирительно пробасил:
– Братья, ну что вы делаете? Накажут же! Как скотов несмысленных!
Однако Катышев, виясь уже, будто угорь, нырнул под койку ядерщика Канищева, и, несмотря на то, что Сырцов колотил его по спине и ниже, он патетично взывал к соседям:
– Товарищи! Господа! Прошу обратить внимание: избиение среди бела дня! Мелкое хулиганство! Статья сто семнадцать «б»: от трех до пяти лет общего режима!!!
Подлетая к дерущимся, бухгалтер Салочкин подзадорил Сырцова сзади:
– Дай ему! Дай ещё! Он вчера мою кашу свистнул! А только что вон у новенького ложку увел, я видел!
Видя, что ему не спастись от тумаков поэта, Катышев возопил:
– Россия!
И тотчас стоявший до этого недвижимо ядерщик содрогнулся и грозно спросил, оглядываясь:
– Кто тут против России?!
– Вон! Вон! Бей жида! – виясь под поэтом по полу, указал на Сырцова Катышев.
Канищев занес кулак, но опустить его на приподнятый зад Сырцова ему так и не привелось. В это время из-за двери в палату влетели два дюжих малых в голубых санитарских халатах, со шприцами наготове. И, направляясь к койке, над которою замахнулся ядерщик, тот, что был чуть покрепче и поувесистей, гориллообразный Сереня, громко и злобно рявкнул:
– Утюг!
Ядерщик тотчас оцепенел. С кулаком, занесенным вверх, он так и остался стоять у тумбочки, в проходе между кроватями, тогда как два санитара, разбросав дерущихся по палате, тут же вкатили им по шприцу галоперидола в задницы.
– Это не я, не… я! – успел взвизгнуть Катышев перед тем, как его тело окаменело, а санитар Сереня одним мощным выверенным рывком подхватил адвоката с полу и отшвырнул его, оцепеневшего, на кровать.
– Фашист! – прохрипел под другим санитаром поэт Сырцов и тоже оцепенел.
Небрежно схватив поэта за воротник пижамы, менее подготовленный санитар, пыжась перед Сереней, отшвырнул и его на койку. Однако поэт, проскользнув по ней, не удержался на одеяле и плюхнулся снова на пол.
– Куда?! Не мешки, чай, грузишь, деревня! – урезонил Сереня друга и, ловко забрасывая поэта кудрявой макушкою на подушку, пригрозил санитару пальцем: – Мягче. Как мяч в корзину. Ну сколько можно тебя учить?
И, замечая листок бумаги, вывалившийся из кармана штанов Сырцова, поднимая его, сказал:
– А теперь – спать! Всем спать! Ночь на хрен!
При слове «ночь» вошедший в палату Миронка схватился руками за голову и возопил:
– Китайцы идут? Спасайся!
– День, – зло прохрипел Сереня и сплюнул с досады на пол. – Но все равно – всем спать!
При слове «день» Миронка снова пришел