– Хотя это нетрудно проверить, – пробормотал ученик мудрого волхва, закрывая глаза.
Отогнав посторонние мысли, он во всех подробностях восстановил в памяти облик боярина Кошкина: краснолицего, пышнотелого, со шрамом через левую щеку и холодным в последние годы взглядом, с реденькой короткой бородой. Вспомнил пульсирующую жилку на виске, под войлочной, стеганной золотом тафьей, вытертые в уголках глаз ресницы, холодные тонкие пальцы, столь странные при общей упитанности; вспомнил голос, неуверенную улыбку при разговорах о племяннице, столь неожиданно ставшей царицей – вспомнил все, каждую мелочь и вскоре уже представлял боярина перед собой столь же ясно и вещественно, как если бы увидел воочию. Но интересовала Зверева не личность отцовского друга, а серебристый туман, плотное облако, что растекалось вокруг него.
«Если не спит – войти не получится», – вспомнил он и решительно двинулся в колышущиеся клубы. Разумеется, мысленно.
Туман принял его, обнял, раскрыл свою бесконечность, и Андрей оказался в храме. В обширной бревенчатой церкви размером со стадион. С куполов струился золотой свет, на образах шевелились живые лица, свечи с многочисленных подставок сияли ярко, словно излучали солнечный свет. Кошкин был здесь – сидел в окружении нескольких татарских ханов, одетых в одинаковые атласные халаты, на головах красовались округлые матерчатые шапочки с шелковым валиком по краю и золотым крестиком на макушке. Боярин восседал в центре, на толстом, как барабан, персидском ковре, попивал из пиалки белый кумыс, а перед ним танцевала совершенно обнаженная, прекрасно сложенная девушка, заросшая с ног до головы гладкой короткой шерстью, с кошачьей головой и птичьими лапами вместо ступней.
«Так вот какие грезы тебя занимают, верный пес государев», – усмехнулся Зверев и, взмахнув руками, одним решительным усилием воли снес все эти прелести и пустил вместо них черные грозовые клубы.
– Знаешь ли ты, несчастный, что государя Иоанна поутру тати злые убить намерены! – как можно грознее взревел князь, пытаясь придать себе