– Верно, – ответил Пинки, глядя на полотно.
– И что это с небом? – продолжил я. – Это день или все-таки ночь?
– А знаешь, – ответил Пинки, прищуривая свои непонятного цвета глаза, – об этом я как-то не думал.
– Ага… – протянул я, еще раз окидывая взглядом картину. – Ну, в общем, ты меня прости, Пинки, только меня колотит от этой штуки. Я лучше вон ту возьму. – И я показал на симпатичную, яркую картину, изображавшую очаровательную девочку с рыжеватыми волосами: туманную, да, но успокаивающую, а вовсе не мрачную.
– А, – произнес Пинки. – Моя «Маленькая дева Акадии». Да, мне она тоже больше нравится – и она почти закончена. У тебя хороший глаз, юный Стиви. – И он покрыл тканью мольберт со своим жутким полотном. – Итак, Ласло, вы пришли справиться о моем здоровье или же на то была другая причина? Я подозреваю последнее, ибо вы человек, у которого на все причина найдется.
Доктор немного смущенно посмотрел вбок.
– Жестоко, Алберт, – сказал он с улыбкой. – Однако справедливо. Я говорил вам, Сара, что Алберт мог бы стать психиатром, если бы пожелал. – В ответ Пинки потушил лампу, и мы отправились обратно в гостиную. – Суть в том, Алберт, что мы явились к вам за рекомендацией.
– Рекомендацией?
– Нам нужен портретист, – ответил доктор, пока мисс Говард устраивалась на своем блохастом троне. – Такой, чтобы мог написать портрет не с натуры, а единственно руководствуясь детальным описанием.
Пинки этим заинтересовался:
– Весьма необычная просьба, Ласло.
– Вообще-то это моя просьба, мистер Райдер, – сказала мисс Говард, и это было весьма мудро с ее стороны, поскольку Пинки мог учуять что-то не то, услышь он такое от мужчины, однако просьба женщины была для него подобна велению свыше – особенно молодой и красивой женщины. – Это моя дальняя родственница… точнее, была ею. Недавно она неожиданно скончалась. Утонула в море. И мы обнаружили, что у нас не осталось ни одного ее изображения, даже фотографического – никакой памяти. Мы с кузиной – она живет в Испании, как некогда и покойная, – мы обсуждали, как бы нам хотелось иметь хоть какой-то образ ее, и доктор сказал, что возможно написать ее портрет, руководствуясь воспоминаниями и словесным описанием. – Мисс Говард крайне очаровательно отпила пива. – Как вы думаете – это возможно? Меня просто потрясли ваши работы, так что ваше мнение для меня очень многое будет значить.
Что ж, господа, Пинки повелся: он схватился за лацканы своей поношенной шерстяной куртки – обычная сутулость его почти пропала из осанки – и принялся мерить шагами комнату, ступая с таким видом, будто бы туфли его выделаны из самолучшей лакированной кожи, а не набиты доверху соломой вперемешку с овсянкой.
– Понимаю, – произнес он раздумчиво. – Любопытная идея, мисс Говард. Вы сказали, что эта ваша родственница – женщина?
– Да, – ответила мисс Говард.
– Вообще-то в Нью-Йорке много великолепных портретистов. Обычно лучше всего подошел бы Чейз – вы его знаете, Крайцлер?
– Уильяма