Жизни, с ее исключительно рациональным (и еретитствующим!) произволом, вплоть до антихристова «блаженства и спасения здесь-и-сейчас». И вплоть до «слишком человечески» понятой Христовой любви, как некой официозной… и «кесаревой» разновидности «единой» (и – гламурной!) политкорректности.
Учитывая столь «позитивный» соблазн «Божественного»: по себе! – автор не боится вслед за Гёте (отсюда и общее название поэмы) и М. А. Булгаковым (что менее акцентировано) – апеллировать к метафизическому и опять же не строго-догматическому опыту Мефистофеля (= Воланда). Делая его по-современному востребованным мечом для «интеллигентски-элитарной» (и по-свински самодовольной) твари с «обвисшим» (и – аж «мадонно»!) оправданным «сердцем», (по прекрасному определению Силкана).
Как видим, уже не только Бог, но и дьявол становится Провиденциальным бичом для гуманно-антропоцентрически зацикленного на себе потомка Адама, который по-хамски оприходовал сегодня (по<pseudosection>фаустовски – трагические?!…нет, бери выше: прямо Небесные!…но лишь посмертно – блаженные и спасительные!) СМЫСЛЫ, превратив их в рукоблудную (прости, Господи!) «благодать». Или в «лучшем» случае – учинив оргию с той или иной, «по-христиански» к-рай-не любвиобильной профурсеткой…
И безумно-истинно (и вызывающе!) изничтожая – закостеневшие в своей скотско-элитарной «одухотворенности» и «заслуженности» – Ценности беспредельной не-до-росс-ль-скости, Дмитрий Силкан креативно возвращает им истинно-сущее Безмолвие самого Спасителя (в виде апофатически «пустого» Внебытия; в виде первозданно-оригинальной «Бездны» – нашего Я и не-Я).
Да сгинут, сгинут мертвецки-с-мир-енные с «тем здесь-и-сейчас» самообожествлением… и действительно новые (в этой «исключительно» потусторонней заклятости) грешники – в эсхатологическом (и актуальнейшем!) комильфо.
«Побеждён ли Фауст Мефистофелем?»
Представленная читателю поэма посвящена «вечной» проблеме богоискательства, нашедшей отражение в образе гётевского Фауста (явившегося, по словам известного философа начала XX века Льва Шестова, «первым интеллигентом, пытавшимся решить проблему человеческого бытия»).
Обращение к классике здесь не случайно, поскольку и у Гёте, и в современной вариации на первый план выходит гуманистическая философия, явившаяся символом эпохи Просвещения, с её религиозной идеей антропоцентризма. Тот же антропоцентризм найдёт своё продолжение в романтизме, в немецкой идеалистической философии, (начиная с Фихте и заканчивая Ницше и Штирнером). Современный