что она такие варит щи
цвет хороший но немного старящий
он икру поставит чтоб могла жевать
каждый будет сам себе налаживать
я прямая не умею сглаживать
как ни встречу все наружу прелести
в пятницу смотрю пропали челюсти
тихие деревья в тихом шелесте
тихие деревья среди сволочи
в щах луч золотится солнечный
развелось в районе чёрной мелочи
нет я вам скажу от нечисти
я прямая разбрелись конечности
цвет хороший но немного личности
он икру поставит чтоб товарищи
как перед дождём такие варит щи
как ни встречу все наружу старящий
дети разбрелись но чтоб могла жевать
дай-ка на газету сам налаживать
что здесь хорошо умею сглаживать
выдвиньте меня наружу прелести
каждый будет сам пропали челюсти
тихие деревья в тихом шелесте
«В полях инстинкта, искренних, как щит…»
В полях инстинкта, искренних, как щит
ползущей черепахи, тот,
что сценами троянских битв расшит,
не щит, так свод,
землетрясеньем стиснутый, иль вид
исходных вод,
в полях секундных, заячьих, среди
не разума и не любви,
но жизни жаб, раздувшихся в груди,
травы в крови
расклёванной добычи впереди, —
живи, живи.
Часторастущий, тыщий, трущий глаз
прохожему осенний лес —
вот клёкот на его сквозной каркас
летит с небес,
вот некий профиль в нем полудивясь-
полуисчез.
Небесносенний, сенный, острый дух,
сыреющий, стоит в краях,
где розовый олень, являя слух,
в котором страх
с величьем, предпочтёт одно из двух,
и значит – взмах
исчезновенья, как бы за экран,
сомкнувшийся за ним, и в нём
вся будущая кровь смертельных ран
горит огнём,
когда, горизонтально выгнув стан,
он станет сном.
Темнеет. Натянув на темя плед,
прощальный выпростает луч,
как пятку, солнце, и погаснет след
в развалах туч.
Рождай богов, сознание, им свет
ссужай, не мучь
себя, ты без богов не можешь – лги,
их щедро снарядив. Потом,
всесильные, вернут тебе долги
в тельце литом.
Трактуй змею, в шнуре её ни зги.
Или Содом.
Сознание, твой раб теперь богат,
с прогулки