Потом его тронули аккуратно за плечо и он вошел в кабинет. За столом, старым, полированным и кособоким. Сидел дежурный протоирей. Он что-то писал, не отрываясь. И его лакированная, прилизанная с усердием шевелюра отливала мерзостью.
– А это ты, – он посмотрел на Марка как на бутыль с опротивевшим самогоном.
– Вызывали, – констатировал факт своего присутствия студент и смело уселся в кресло напротив.
– Стихи говорят пишешь хорошие? – вдруг неожиданно спросил он и ехидно улыбнулся сквозь зубы.
– Иногда, – спокойно ответил Марк и тоже выстроил подобие приветствия на лице.
– Прочтешь? – не отрывая головы от своей «писанины» спросил офицер литслужбы.
Марк откашлявшись начал читать стихи:
и усну я, где клевер душистый
где роса в изумрудной траве
где цветок, золотисто- пушистый
улыбается желтой луне
где веселые эльфы на струнах
пропоют о вселенской любви
где гадают старухи на рунах
где степные растут ковыли
там закрою глаза, и на веки
по течению, властью огня
нас уносят смертельные реки
от любви, от мечты, от тебя..
– Уснешь, куда же ты денешься, – сухо сказал протоирей и опять улыбнулся казенно.
– А дальше?
– А дальше поедешь ты в лагерь сынок, – сказал он, хотя они кажется были ровесниками.
– Вы наверняка шутите? – спокойно отреагировал Марк. Не укладывалось еще в его юношеской голове это. Как можно человека посадить в тюрьму за то, что он не читал Ремарка или Бредбери? Как можно все общество привести к единому знаменателю? Как все… все жители одного государства могут быть одинаково культурны? Как?! И эта женщина. Кричащая в немой, побеленный потолок…
…я нормальный человек…
Его дело стало показательным. Прогремело на всю страну. Двадцать лет лагерей. А потом еще добавили. Когда узнали что он рассказывает о своих странных снах сокамерникам. А это, по новым законам, было ересью. Несоизмеримой с культурным пластом прошлого и тем более настоящего.
– Так о чем вы господа спорили? – Марк устало опустился на нары и вытянулся. Ноги гудели, в пояснице что-то хрустнуло. В своих размышлениях и воспоминаниях он совершенно потерял нить разговора сокамерников.
– Любая концепция русских сказок совершенно непритязательна и недвусмысленна, – пытался что-то донести до своего оппонента Олег, – К примеру, возьми колобка. В своей абсолютной подсознательной ипостаси он символизирует голову. Убежать от дедушки с бабушкой, повстречать диких животных, угодить в лапы к лисе, все это о потере головы. Не в буквальном конечно смысле. И сказка нравоучительно говорит нам: не теряй головы и все не будет настолько печально. Или, всегда думай своей головой.
– Ну хорошо, – почти соглашался «Эйнштейн», –