самый род деятельности, для которой требовали его услуг, не мог также, конечно, не оставаться без влияния на него. Ему указывали на женщину, говоря, что она лишена своего состояния, поругана своим мужем, изгнана из своего дома, и просили помочь этой несчастной женщине; он видел перед собой общины для призрения сирот, попечения для больных и раненых, и для таких благих целей просили его ничтожных услуг, в которых он не видел ничего противозаконного. Если другие жертвовали на такое дело капиталы, десятки тысяч рублей, то Махалин считал себя в нравственном смысле не вправе отказать в такой незначительной услуге, как, например, написание векселя на его имя или выставление им своего бланка. Ослепленный величием сана и общественного положения, подавленный энергией и массой деятельности игуменьи, Махалин видел во всех своих услугах только одну благую цель и доверился игуменье Митрофании безусловно. Рассматривая обстоятельства настоящего дела, невольно поражаешься этой безусловной его верою, доходящею иногда почти до самоотвержения, его преданностью, которая не знала границ. Никогда никакие планы не выходили из головы Махалина; вся деятельность его состояла в исполнении только того, что ему приказывали, но никогда не возникло у него даже малейшей тени подозрения в том, чтоб игуменья могла требовать от него чего-либо противозаконного. Представляя в таких чертах личность Махалина и его деятельность, я далек от преувеличения: за меня говорят факты, имеющиеся в деле. Каково же было разочарование Махалина, когда ему вдруг объявили, что все, им сделанное по просьбе игуменьи, есть ряд обманов и подлогов, что оказанные им услуги суть преступления; когда те лица, по просьбе которых и для которых он думал делать добро, явились его же обвинителями! Началось следствие. Махалин был призван к допросу, взят под стражу, предан суду, и вот теперь, убитый горем, измученный физически и нравственно, он ждет вашего приговора. Как-то странно даже видеть, гг. присяжные, на скамье подсудимых человека, обвиняемого в участии в целом ряде тяжелых преступлений, о котором в течение всего процесса на суде никто не сказал ни одного дурного слова! А между тем обвинительная власть приписывает ему преступное участие в деле Медынцевой и в деле Солодовникова. По первому из этих дел его обвиняют в написании текстов на двух векселях, взятых обманным будто бы образом у Медынцевой; сверх того, он обвиняется также в получении денег по вымышленному обязательству Медынцевой на имя доктора Трахтенберга и по счету портнихи Игнатовой. Приступая к разбору этих объяснений, я прежде всего остановлю ваше внимание, гг. присяжные, на показании, данном по этому делу самим лицом потерпевшим – Медынцевой. Когда идет речь о причинении кому-либо имущественного вреда путем обмана, то здесь, конечно, нельзя не придавать большого значения показанию лица потерпевшего о том, кого считает оно виновником нанесенного ему ущерба. Вот почему в качестве защитника Махалина я на суде обратился к Медынцевой с вопросом, считает
