Смотрит вслед и улыбается странной глупой улыбочкой:
– Перманентный маркер… смывается зубной пастой.
***
Вся моя жизнь полетела к чертям. У меня не осталось ничего, что было мне дорого. Любимые люди предали меня. Мама стала плаксивым ребёнком, а я вынуждена быть взрослым, который её утешает. Это сложно… Боже, это так сложно – держаться, быть сильной, не сломаться пополам, не упасть духом и продолжать жить, улыбаться, делать вид, что ничего страшного не случилось. Что всё наладится, вернётся на свои круги, и жизнь моя станет прежней…
Как сильно я должна верить в то, что всё станет прежним?.. Станет ли?..
Как сильно нужно желать, чтобы отец, в котором я души не чаяла, вернулся, прижал к груди и ласково назвал меня своим котёнком. Как сильно нужно молиться, чтобы мама перестала лить слёзы по ночам, просыпаться с кругами под воспалёнными глазами и пачками пить успокоительное?.. Как сильно я должна сдерживать себя, чтобы не срываться на других просто потому, что мне всё осточертело! Как перестать превращаться в бездушную стерву, если у меня… если в этом мире у меня никого не осталось! Нет никого рядом!
Это… всё это – не мой мир. Моего мира не стало. Он рухнул.
Люди могут думать обо мне всё, что угодно, считать сукой, тупой американской девкой, разбалованной папочкиной дочкой… мне всё равно. Люди завистливы, даже если никогда не признаются в этом вслух – так все мы устроены. И у меня нет сил и желания доказывать кому-то свою позицию, оправдывать себя, или же пытаться подстроиться под них… Им не понять, что Маугли, выросшему в джунглях, чужд цивилизованный мир. Ребёнку, родившемуся с золотой ложкой во рту и в одну минуту ставшему нищим, не просто сложно оказаться в новом, чужом для него мире – ему страшно. Ему очень… очень страшно.
Но кого это волнует?
Их не волную я.
А меня не волнуют они. И не имеет значения: гордость это, или простая дурость. И не имеет значения: кто из нас Маугли, а кто ребёнок с золотой ложкой.
Одно я знаю точно – предают все.
Проще быть одному.
***
Два часа спустя
– Эээээй, тыыыыы… – воплю протяжно, с трудом шевеля заплетающимся и странно онемевшим языком.
А почему мой язык вообще онемел, а?!
– Слышшшшь?! К тебе обращаюссссь! Выскочаааа-аауууу! – с демонстративным возмущением захлопываю за собой дверь «Клевера», круто разворачиваюсь на каблуках и по странным причинам едва не теряю равновесие. – Чёэт… увасполы…такиескользике-е-е-е-а-а?..
В глазах плывёт, но я не пьяная! Не-е-е-т! Я просто… просто слегка навеселе! Вот… нет, не пьяная я. Точно говорю!
– Тыыыы! – нахожу взглядом зелёную рубашку в клетку у барной стойки и резко указываю пальцем на её владельца – ну, для пущего эффекта вроде как. – А ну-ка верни мой телефоооооон!
– Я же сказал: вернётся, – слышу фырканье в ответ и целенаправленно двигаюсь к стойке.
– Мить, она пьяная, не горячись.
– Не лезь, Алин.
– Это кто здесь пьяный, ааааа?!..
Физиономия