На территории школы для старшеклассников, располагавшейся на другой стороне улицы, были устроены огромные бейсбольные и футбольные поля, площадки для игры в баскетбол, софтбол[9], гандбол и стикбол. В нескольких кварталах от нас простирался Форест-парк. Это были километры «лесов и прудов». В парке работали курсы для гольфистов, секция верховой езды и была даже летняя сцена с навесом, где проводились концерты. Мы часто ходили играть в эту зеленую зону.
В детстве у меня было все – в густонаселенных соседних кварталах жило множество ребят, с которыми можно было весело проводить время, а вокруг, совсем неподалеку, раскинулись поля и леса, где мы совершенно спокойно играли целыми днями. Это было безопасно. Ты всегда был у всех на виду. А если случались проблемы, то позвать нашего местного полицейского-ирландца не составляло труда: он обычно находился где-то поблизости. В то время в Нью-Йорке наблюдалось явное разделение труда по национальному признаку: полицейскими были ирландцы, учителями – евреи, профсоюзными лидерами и главами местной администрации – итальянцы.
Ощущение притаившегося зла
Религия была важной составляющей в повседневной жизни людей вокруг. По утрам я часто просыпался под звон колоколов находящихся неподалеку католических церквей. Когда я учился в школе, многие мои одноклассники в пятницу уходили пораньше, чтобы отправиться на занятия к католикам.
В моей семье религия тоже играла большую роль. Мама соблюдала кашрут. У нее было два комплекта посуды: один для мясных, другой для молочных продуктов. Иудейский закон запрещает их смешивать. Мясо могло подаваться на стол только в одном виде – исключительно хорошо прожаренным (никаких тебе бифштексов «с кровью»). При этом его необходимо было специально «кошеровать»: накануне приготовления мясо посыпали солью и оставляли на ночь. Соль была не обычной, а специальной, крупной. Ее большие кристаллы напоминали мне соль для ванны, которую мама использовала, чтобы уподобить водопроводную воду океанской. Соль для кошерования прекрасно «вытягивала» из мясных волокон кровь, однако после этого мясо теряло весь сок и вкус, напоминая бледный кусок картона.
Я пел в школьном хоре. Самым любимым для меня было время Рождества – я с удовольствием распевал праздничные гимны, несмотря на то что не был христианином. В те годы в государственных школах еще можно было петь церковные песни, и при этом люди еще не забыли, что все они не просто о празднике, а о Христе. Мне эти гимны очень нравились, в них было столько радости и искрящегося веселья! Думаю, они подспудно подействовали на меня, приготовив почву моего сердца к принятию семени Евангелия.
В Рождество я завидовал своим друзьям-не-евреям. Они