В немецкой печати тем временем появились рекламные статьи о новом «юнкерсе», из них можно было понять, что за машина получилась (совсем немного усилий надобно, чтобы переделать самолет в бомбардировщик) и Зорге стал готовиться к перелету.
На перелет из Берлина в Токио новому «юнкерсу» понадобились сутки, ровно сутки. Естественно, с посадками для заправки.
Сведения о новом «юнкерсе» Зорге незамедлительно передал в Москву. Машина, вышедшая из ангаров конструкторского бюро авиационных заводов «Юнкерс», была приготовлена для войны.
Рихард уже находился в Токио, Москва давно осталась позади, а внутри все еще сидело прочное чувство вины, он ощущал себя виноватым перед Катей – пообещал, что вместе поедут в Крым, а вместо этого очутился на борту немецкого «юнкерса». Жизнь – дама коварная, все время подсовывает какие-то неожиданные штуки, вот и возникают все новые и новые сюжеты…
В один из вечеров он остался один – совсем один в своем маленьком зыбком домике, включил новый приемник, который привез из Берлина, поймал какую-то далекую американскую станцию, передававшую музыку, достал бутылку кальвадоса – французской яблочной водки.
Иногда наступают моменты, когда хочется побыть одному, чтобы рядом не было совершенно никого, осмыслить все, что осталось позади, дать пройденному оценку, привести немного в порядок самого себя, свои мысли, вспомнить прошлое. И чем старше становится человек, тем чаще ощущается в таких уединениях потребность.
Увы, так все мы устроены. Рихард Зорге в этом смысле не был исключением. Водка была вонючей, типично солдатской, только новобранцам ее и дуть. Зорге засунул бутылку в дальний угол бара, достал коньяк. Коньяк должен быть лучше, качественнее кальвадоса, напомнить милую виноградную деревню, в которую они попали после боев во Фландрии, тамошнюю тишь, синее небо и девчонок с пухлыми щеками… Но и коньяк почему-то не пошел – встал в горле поперек, ни туда ни сюда. Ну будто деревяшка. Рихард отодвинул коньяк в сторону, произвел в баре перемещение нескольких посудин и извлек на свет бутылку немецкого грушевого шнапса. Может, он не станет обращаться в деревяшку и не заткнет глотку пробкой?
Интересно, как там Катя в своем купеческом Нижне-Кисловском? По лицу Рихарда пробежала тень, он погрустнел. Неожиданно он услышал, как внизу, на дорожке раздались осторожные мелкие шажки, приподнялся, заглянул в окно, обшарил глазами двор, пробежался глазами по сливовым и вишневым деревьям, росшим на участке, никого не увидел… Неужели звук шагов ему почудился?
Уже дважды, приходя сюда, он обнаруживал, что на столе его кто-то шарил. Служанка шарить не могла, значит, это делал кто-то другой, невидимый, неслышимый, но, несмотря на невидимость и неслышимость, оставляющий следы. Кто же это был? Зорге не выдержал, усмехнулся: ежу понятно, кто…
Рихард