С непомерным числом служащих, включая сорок поваров, вдвое больше приказчиков, порученцев и рассыльных и не считая особого божества – бога печей, Служба императорского стола приобрела важное значение и пользовалась значительным влиянием; однако ж, хотя ее начальнику поручали приготавливать подношения для святилищ, он не был волен общаться с богами столь же непринужденно, как Нагуса: поскольку пруды были частью священного владения храмов, управитель Службы садов и заводей был тесно и постоянно связан с буддийскими и синтоистскими монахами, служившими тому или иному божеству.
Сгибаясь от боли, пронзавшей ему спину всякий раз при чтении сутр[17] и даже во время принятия аировых[18] ванн, – пожалуй, только в присутствии императора старику удавалось распрямиться, не особо корчась, – Нагуса прошел через несколько чистеньких внутренних двориков, устланных белым песком и мелким галечником и усеянных серыми замшелыми камнями. Связанные меж собой крытыми проходами, все эти дворики были одинаковыми и образовывали своего рода разделенный перегородками запутанный лабиринт: глинобитные стены были сложены таким образом, что, когда солнце стояло в зените, дайри, из почтения к императору, не омрачались ни единой тенью – и обретали поистине сказочный вид, превращаясь во дворец, парящий в ослепительном небе.
Перед наступлением осени, когда следовало готовиться к суровой стуже днем, и особенно ночью, дворцовая челядь принималась повсюду устанавливать хибати[19], чтобы обогревать – хотя на самом деле лишь едва согревать – ледяной воздух, который в зимнюю пору сковывал постройки Большого дворца. Нагусе приходилось то и дело припадать к стенам, чтобы не только не столкнуться с прислужниками, разносившими жаровни, но и не угодить под тучи пепла и сажи, стелившиеся следом за ними.
Так, злобно отряхиваясь, Нагуса вошел в первую из трех комнат, принадлежавших почившей в бозе, но все еще действующей Службе садов и заводей.
Кусакабэ Ацухито, самый молодой и верный из шестерых помощников Нагусы, тотчас поднялся и низко поклонился, выказывая таким образом глубочайшее почтение и будто выполняя танцевальную фигуру.
Однажды на ночном пиру, который император учинил в павильоне Благорасположения и Счастья, Нагусу поразило изящество, с каким Кусакабэ воплотил в танце образ рыбака, обнаружившего сотканную из перьев мантию, забытую неким небесным существом на сосновой ветке на песчаном берегу Михо; он танцевал куда более грациозно, пламенно и вдохновенно, нежели его партнерша, исполнявшая роль принцессы, – и Нагуса, почитавший красоту во всех ее проявлениях, сразу же решил взять его к себе в помощники.
– Премного сожалею, что опоздал, – сказал Нагуса, – но передвигаться