Белла сочиняла нараспев стихи, покачиваясь из стороны в сторону, будто готовясь взлететь. Она никогда их не записывала.
– Самый мёртвый да пребудет со мной кто измыслив ад отошёл на покой сквозь морщины на лбу прорастая травой кто весь пепел мира сберёг в груди самый мёртвый из всех да пребудет во мне…
Я помню наизусть её стихи, но стоит только начать читать их по памяти, как Белла вдруг вся сжимается, будто мгновенно стареет. «Ну всё, хватит, перестань. Зачем ты меня мучаешь?» Она сочиняет, чтобы избавиться от боли, выблевать эмоции в реальность, забыть и жить дальше как ни в чём не бывало.
Белла стала болтать ногами в воздухе, представляя, как сидит на шатких мостках деревенского пруда, где бабушка обычно полоскала бельё. Под пунцовыми летними закатами, отражёнными в детских глазах, деревянный дом казался замком. Белла часто тоскует по нему в городской квартире. Зато наша мать, наверное, и теперь ненавидит это место. На время вернувшись к нам, она никогда не навещала малую родину.
Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Там, во время безумной ссоры с привкусом спирта, она расправилась с возлюбленным одним ударом ножа, а потом сидела, втиснув тело в угол, плача навзрыд и наблюдая, как к ногам всё ближе подбирается тёмный, ещё тёплый ручеёк.
Мы были ещё совсем детьми, когда мать переехала в колонию общего режима. Приговор смягчили – из-за синяков, которые погибший оставил на её боках, прежде чем отойти в мир иной. Она отбывала наказание с неженским стоицизмом, думала начать новую жизнь, но вскоре после выхода на свободу короткая история любви и смерти повторилась с точностью до размаха руки. Хорошо ещё, что наш отец сам бросил её. Уехал, не сказав ни слова, едва мы появились на свет.
Мы даже не знаем, как он выглядел. Мать говорила, что порвала все фотографии и сожгла в печи, но мне кажется, что его фотографий не было вовсе. Иногда я думаю, что у нас просто не было отца – или он был настолько невесом, что не запечатлелся даже отголоском воспоминания.
«Чем больше любовь, тем сильнее ненависть. Прямая пропорциональность, понимаешь? – объясняла мать малютке Белле, которая, конечно, ничего не понимала, но успела привязаться к отчиму, несмотря на его матерные монологи за обеденным столом, грязные ботинки и сытую отрыжку вместо поцелуя на ночь. – Только немногие способны это выдержать. Выдержать и, что бы ни случилось, принять вину на себя. Нести её за двоих, и так всю жизнь, будто с ножом в груди». Однако настоящий нож всё-таки оказался не в её грудной клетке.
Позже мы с Беллой приехали в деревню вдвоём и выслушали от болтливых соседей историю нашего замка, ставшего пепелищем.
После смерти бабушки и нашего