и отчетливо звезды видны
сквозь разрывы, изломы, изгибы
всякой жизни и всякой беды.
Царство твое
Полем к выцветшей церкви в ночи добреду
и кивнет иерей с солеи, как войду
под всеобщие своды ея на правеж.
Захрипит, аки смертонька, с клироса хор
беспокойных старух, заклубится color
маляра-богомаза, и не продохнешь,
как прихлопнут тебя епитимьей, и все ж —
это Царство Твое, это Царство Твое.
Овчий двор. И не видно другого двора.
Тьма над бездной. Но если вглядишься в неё —
снег летит Вифлеемский, белеет жнивье,
словно всюду рассыпан талант серебра.
Ласточки
С паникадила на иконостас
они метались с криком заполошным
и зябли огоньки по красным плошкам,
снегов горячих жертвенник не гас.
Венчание
Несли вслед за гробом венки,
венцы доставали и вот
стоим, на помине легки,
и дождь, как положено, льет.
Взысканью погибших – свеча,
нежданному гостю – поклон.
Кадило взмывает, бренча,
пустынники смотрят с икон.
Блестит, золотясь, аналой
и ливнем набросан вчерне
рисунок судьбы в нежилой
сто лет как не нашей стране.
Лавра
Глухомань и твои купола
В тусклом золоте белом от стужи
Не во времени ты замерла
Не в пространстве красуешься вьюжном
И внезапно Земля так мала
В церкви
…глас хлада тонка и тамо Господь…
Вот ад, а вот – синеющий пролом
в аду твоем – аду твоей свободы,
луч в зимнем храме – зимнем и пустом —
и медленно врачуемые своды
пятидесятый слушают псалом.
Смываешь мел и смотрят очевидцы
той славы, чей и след давно угас —
Твои ученики и ученицы,
и – слезы благодарные из глаз.
Едва ли исцелению случиться,
но тонкий холод, веявший и в нас…
Неофит
цедя свой свет из прорубей прорух
в стране калик сиделок площадных
и иноков с глазами повитух
свечей в сугробах в пропастях земных
меж небом и землей висящий пух
рассеянная вязь бессвязных зим
плывет себе в свой Иерусалим
уже не плоть и кровь еще не дух
и что с того что снег непроходим
Гуляя с дочерью, читающей «Анчар» и подбирающей листья
Хорошо, что нет России…
Этот пот по челу, эта дрожь,
и куда ты, не вяжущий лыка?
Сам-то знаешь, куда ты бредешь,
подаяньем живя как калика?
Вихорь черный, тлетворный, а все ж —
все ж летит безголовая Ника,
сколько б нас не ложилось под нож,
и морошка