Затем брат Умфред попытался обратить короля Казмира – и поплатился за самонадеянность.
«Чем ты здесь, в сущности, занимаешься? – потребовал разъяснений Казмир. – Ты ватиканский шпион?»
«Я смиренный служитель Всевышнего, – ответствовал Умфред. – Проповедую благую весть надежды и любви всем смертным без исключения, вопреки лишениям и преследованиям. Не более того».
Король Казмир презрительно рассмеялся: «Как насчет гигантских соборов в Аваллоне и Тасиэле? Деньги на их строительство получены от твоего „всевышнего“? Разумеется, нет. Их выжали из крестьян».
«Ваше величество, мы смиренно принимаем подаяния».
«Казалось бы, для всемогущего бога было бы проще чеканить монету, нежели притворяться нищим… Чтобы никаких больше „обращений“ у меня тут не было! Если ты примешь хоть ломаный грош от кого бы то ни было в Лионессе, тебя будут гнать кнутом отсюда до Смутного порта и отправят обратно в Рим в холщовом мешке».
Брат Умфред поклонился, не выражая ни обиды, ни возмущения: «Как будет угодно вашему величеству».
Сульдрун находила поучения брата Умфреда невразумительными, а его манеры – амикошонскими. Она перестала ходить в церковь, чем вызвала недовольство матери.
У Сульдрун почти не осталось времени для самой себя. Высокородные девицы сопровождали ее практически весь день, хихикая и сплетничая, замышляя мелочные интрижки, обсуждая платья и манеры и разбирая по косточкам гостей, приезжавших в Хайдион. Сульдрун редко оставалась в одиночестве, а возможность удалиться в старый сад предоставлялась еще реже.
Однажды, ранним летним утром, солнце светило так сладостно, а дрозд разливался такими печальными пересвистами в оранжерее, что Сульдрун просто не могла не уйти из дворца. Она притворилась, что недомогает, чтобы избежать общества горничных и фрейлин – те не преминули бы заметить ее отсутствие и сделать вывод, что она устроила свидание с любовником – и, пробежав вверх по сводчатой галерее, скрылась за трухлявой дверью в стене и спустилась в сад.
Что-то изменилось. У принцессы возникло ощущение, что она впервые видит свой сад – несмотря на то, что каждая деталь, каждое дерево, каждый цветок были ей знакомы и дороги. Сульдрун озиралась по сторонам, горестно сознавая потерю детского ясновидения. Она заметила признаки запустения: наглые пучки буйных сорняков теснили скромно растущие в тени колокольчики, анемоны и фиалки. Напротив, среди кипарисов и маслин, крапива поднялась выше гордого златоцветника. Тропу, которую она так старательно выложила пляжной галькой, местами размыло дождем.
Сульдрун медленно подошла к старому цитрусу: здесь