Я родился в заурядной советской семье инженеров, хотя в то время ай-кью любого инженера было намного выше, чем у сегодняшних кандидатов каких-либо наук, а то, как жили и мыслили мои родители, трудно было назвать заурядностью и ограниченностью. Они оба работали программистами на заводе Свердлова. Тогда эта профессия не была еще столь актуальна и востребована. Утром рано уезжали вдвоем, предварительно позавтракав омлетом или овсяной кашей, все время в диалоге, дополняя друг друга и помогая, – такое тихое, простое человеческое счастье. Поскольку родители много работали, моим воспитанием в основном занималась бабушка Полина Сергеевна.
Она никогда не повышала на меня голос и каждым своим словом и поступком пыталась мне внушить уверенность в себе, заставить поверить в то, что я лучший. Просто лучший – и точка.
С детства у меня была удивительная черта. Я никогда не любил биться в закрытую дверь – в прямом и переносном смысле. Поэтому я просто взял свою маму за руку. И мы спокойно вышли из здания музыкальной школы.
Однако столь эмоциональное испытание не помешало мне любить музыку. Я слушал музыку сердцем, воспринимал все нюансы. На день рождения родители дарили мне пластинки с записями Чайковского, Моцарта, позже – винил с джазом, к которому с таким предубеждением относились в советских семьях.
Моя бабушка Полина Сергеевна постоянно удивлялась:
– Разве можно так чувствовать музыку при отсутствии слуха? Твой экзаменатор явно был болен. Кстати, Маркуша, еще не поздно и мы можем повторить попытку… – при этом она изящно встряхивала головой с волосами, собранными в аккуратный пучок.
– Закончим с этой темой, – недовольно отвечал я. Нет, я не злился и уж тем более не взращивал в себе ненужные комплексы, так мешающие в нашей взрослой жизни. Я просто потерял интерес к самой идее стать музыкантом.
Есть в этом какая-то тайна выбора, который диктуется нам самой жизнью. Кто знает, кто или что за ней стоит. Что влияет на наши решения? Сиюминутное настроение случайного попутчика, расположения звезд, так шутливо заигрывающих с нами? Метеоусловия, на время снизившие наши природные способности? Может быть, все это и есть тайна судьбы, соединяющей фрагменты нашего настоящего с таким далеким и понятным будущим…
В свои тридцать я не был девственником или мечтательным и похотливым монахом, тайно вожделеющим и причисляющим плотское к самому большому греху. Нет, я был обыкновенным, слегка разочаровавшимся романтиком, мечтавшим о великой любви и где-то в глубине души, несмотря на все сомнения, ожидающим ее. Мы все так или иначе ждем ее, даже если не хотим себе в этом признаться, уверяя себя, что не нуждаемся в ней, или что любовь бывает и другой, как у Алеши Карамазова: любовь к людям вообще, например, или к жизни. Или к Богу. Лично я в этом смысле ближе к Фрейду и считаю, что самая низменная плотская любовь способна изменить в одночасье всю философию человека и его надуманные принципы, стереть их четкие