Я боюсь заснуть, потому что меня ужасает неизвестность того, где я могу проснуться на следующее утро… То, что здесь написано, я пишу, чтобы зафиксировать хоть что-то из моей прежней жизни, ведь я даже не помню своего французского имени. Знаю только, что оно было первым и подлинным. Возможно, некто в Париже под знаком Рака, кто продолжает мою тамошнюю жизнь, по-прежнему носит это имя, пока я влачу существование здесь.
Рано или поздно все равно засыпаешь. Как я ни боялась, случалось заснуть и мне. Причем не раз. И теперь я знаю, с чем имею дело. Я нахожусь на дне своих снов, которые, как русские матрешки, помещены один в другой. А я потихоньку стараюсь выбраться на поверхность. Из меньших снов в более крупные. Мучительно пробиваюсь из красной матрешки в синюю, из синей – в желтую… Из внучки превращаюсь в правнучку своей души.
Второе пробуждение выбросило меня в конец прошлого, XX века, в самый разгар какой-то войны. И первой моей мыслью было: а не случится ли так, что, просыпаясь каждый следующий раз, я снова буду терять невинность? Однако ничего такого не произошло. На сей раз я проснулась мужчиной, родившимся под знаком Козерога. Я была или, лучше, – я был влюблен в женщину с зеленым взглядом по имени Далона. Я ехал куда-то с компанией цыган-трубачей. Знаком Далоны был Овен. Ее глаза походили на два желчных пузыря. Я лишил ее невинности, воспользовавшись опытом собственного любовника из предыдущей «матрешки».
После третьего пробуждения я снова оказалась женщиной и снова была брошена в XX век. Я носила перчатки, в одну из которых были вшиты часы. Откликалась на имя Теодора. И спрашивала самое себя, то ли моя душа несет меня сквозь шесть затмений, то ли я несу ее. Я родилась под знаком Рыбы и состояла в переписке со своим бывшим преподавателем, однако это была не любовная переписка. У меня имелся враг в XVIII веке, родившийся под знаком Стрельца.
Четвертое пробуждение переместило меня в новый язык – греческий, притом что из детства у меня остались некоторые познания в иврите. Родилась я под знаком Девы, имя мое было Архондула Нехама, я умела играть на фортепиано, однако не любила этого. Я снова была virgo intacta[1] и впервые занималась любовью на какой-то яхте с человеком, родившимся под знаком Близнецов.
Последнее (на данный момент) пробуждение принесло мне рождение под знаком Весов, неразделенную любовь и бесконечные предсказания, которые всегда оставались несбывшимися. Мой любовник (родившийся под знаком Тельца) не знал, как меня зовут. В детстве меня учили целовать хлеб, если он упал на землю. Звали меня Дионисией, и я чуть не погибла от какой-то бомбы…
Я больше не знаю, кто я такая и есть ли вне моего последнего пробуждения еще и другие, новые? Сколько этих «русских матрешек» и языков, куда я заключена? Под сколькими знаками родилась? И что будет за пределами последней «матрешки»? Есть ли еще какие-то знаки зодиака, кроме тех, что нам известны? Не знаю, но мне кажется, что из всех моих пробуждений чему-то я все-таки научилась. Сколько бы миров ни существовало, вечно только одно – радость…
Эта книга – астрологическое руководство для непосвященных, таких, какой была и я сама до первого «пробуждения». Своего рода путеводитель по моим предыдущим жизням. Моя автобиография, исполненная на разные голоса.
Лев и Рак
Лев
«В жизни все сводится к тому, есть у тебя дома золотая ложка или ее нет», – любил говорить один мой школьный товарищ.
Я же, со своей стороны, скажу вам, что это не совсем так. И жизнь, и деньги откатываются от меня, как волна от берега, несмотря на то что я родился под знаком Льва, что моей судьбой управляет Солнце и что в нашей скромной профессорской семье имелась золотая ложка, унаследованная от предков. Она принадлежала моему деду Николе, инициалы которого и носила, затем досталась одному из моих дядьев и, наконец, мне. И она не была похожа на ложку из русской поговорки, которой уплетают икру. Наша ложка была заостренной, один ее край был остро заточен, так что в случае необходимости ее можно было использовать вместо ножа. У нее, как у курительных трубок из морской пенки, имелся кожаный футляр с латунной кнопкой. И она десятилетиями лежала в одном из выдвижных ящиков.
Перед последней войной, когда к услугам ювелиров в Белграде еще прибегали, я отнес ложку к одному из них. Нужно было обновить стершуюся монограмму. После того как дело было сделано, я не вернул ложку на ее обычное место. Я решил ею пользоваться. Не исключено, что я просто предчувствовал те страшные беды, которые вскоре должны были