А ныть-стонать, пожалуй,
я после научусь.
Мамаша – сразу в слёзы,
Да горькие, рыдать:
– Ах, как же так? Заставишь ты,
сынок, меня страдать!
И с воплями, давай на всю,
На улицу орать:
– Ой, не ходи! Стой, не пущу!
Послушай твою мать:
– Злодеев больше там,
Чем на лугу травы!
И все мечтают кровь испить,
да так – будь здоровы!
А коли двинешься туда,
И выйдешь из избы —
То, сей же час, я закажу
– тебе и мне гробы.
Напор такой родительский,
Для Вани не был нов.
Решив чего когда себе
– считай внутри готов.
Не препирался с мамой,
Не тратил лишних слов.
Был вечер, спать прилёг он,
а утром – был таков.
К ограде перед лесом,
Вплотную подойдя,
Не удивился надпись там,
такую вот, найдя:
« – Запрещено входить всем,
По жизни кто бродя,
В боЯзни не трепещет,
свой страх не соблюдя»
И в точном соответствии
Запрету самому:
«Оно было – до лампочки»
– указанным ему.
На текст предупреждения,
Во всю его длину,
Он нацарапал весело
– «бе-бе, хрю-хрю, му-му».
Затем, он разбежался
И за лозу схватился,
Потом за выступ на стене,
и сверху очутился.
Есть повод – сразу – сам себе,
За ловкость – помолился:
– Спасибо, дома был турник,
и навык пригодился.
Без подготовки —
Пять минут – и переход границы!
Так, например, проблем не ждут
– летают себе птицы.
Вперёд – он спрыгнул.
Проследим, незримо, (со страницы),
Себя, считая за орлов.
Ай да, с ним, – вереницей.
Иван, как будто в свой сарай,
Вошёл в темнейший лес.
Глядеть не стал по сторонам,
и сразу в чащу влез.
Минуту-две, а может пять,
Он взглядом привыкал,
Чтобы ботинком наступить
на почву, а не кал.
Глазами шаря в целине,
В кромешно-серой мгле,
Как в перископе – видит всё,
здесь будто в полусне:
Зевают птицы на ветвях,
Ползут улитки-белки,
И даже мухи к паукам
пришли на посиделки.
Разлился в воздухе кисель,
Пристала к Ване дурь,
На голову тяжёлая
– насела вялохмурь,
Броня – сковала руки,
А ноги – чугуном,
Он за пенёк споткнулся там,
и грохнулся бревном.
Пришлось себя за место,
Больное ущипнуть.
И заорал так громко,
что сам оглох чучуть:
– Эй,