Часам к восьми вечера гости разошлись. Остались только Элеонора, её муж Стас, я и красивая девушка Нина. Красивая, умная и немногословная, как статуя Венеры в парижском Лувре.
В мангале догорали угли, и два куска мяса стыли на решетке. Два последних кусочка. Вместе с теплом из них уходила привлекательность. Испарялись жизненные соки. Уже не хотелось съесть их – не просыпался аппетит; и только бумажные папильотки на косточках выглядели по-прежнему нарядно. "Туалет умерших, – не к месту пробежала мысль. – Парадный саван".
– Ты почему не пьёшь? – спросила Элеонора. Смотрела проницательно. – Завязал?
– Нет, не завязал.
– А чего?
– Не хочу.
Она покачала головой, это означало глубоко-идущие выводы. Быть может диагноз и курс лечения. Налила полстакана водки, затем томатного сока и каплю табаско. В качестве бонуса прибавила васаби – эту приправу обожал Стас. Иными словами, Стива – сестра называла мужа на французский манер.
– Нина, вы любите качаться на качелях? – Стакан Элеонора поставила на столик, как бы не для кого. – У нас замечательные качели. Стива благоволи покатать девушку. Только не увлекайся.
Качели были действительно замечательными: лодка, подвешенная к балке на тонких стальных струнах. Нина устроилась на носу, Стива – на корме, он глубоко присел, потом сильно распрямил ноги. Через некоторое время челнок поплыл по небу: вперёд, чуть назад (для разбега) и снова вперёд.
– У неё красивое лицо. – К вечеру день разгулялся, солнце сползло в просвет под облаками, и я прикрыл глаза ладонью, чтобы смотреть. – Есть что-то трогательное.
– При чём здесь лицо? – Элеонора удивилась. – У неё замечательно развита грудь и широкие бёдра. Она выносит и родит здорового ребёнка, будет кормить его молоком, а не смесью. Своим молоком.
– Твой практицизм граничит с цинизмом.
– Мой практицизм граничит с жизнью.
Понятно: сестрёнка подбирает для меня альтернативный вариант – девушку здоровую, образованную и покладистую. Чтобы во второй раз братика непременно настигло счастье. "Любовь нечаянно нагрянет, – вертелась на языке фраза. – Вот только за нечаянно, бьют отчаянно".
– Твоя тебя бросила? – напрямик спросила Элеонора.
– Официального объявления не было. Пока это называется поездка в Карелию на отдых. Или в командировку… я не уверен точно.
– Когда вернётся не сказала? – Я кивнул. – Сына взяла с собой? – Ещё один кивок. – И целый чемодан вещей? – Кивок. – Понятно. Как воспринял Мишка?
– Не думаю, что он понял. Шесть лет мальчишке, что с него взять?
– Телефон, надо полагать, отключила, сучка?
Иногда она невыносима в своей прямолинейности, я хотел сказать колкость или даже грубость, но сестра не дала этого сделать, она сунула мне стакан и приказала:
– Пей, робкий человек!
– У меня завтра смена, – вяло возразил я. – Мне работать. Ты же не хочешь, чтоб я оперировал с похмелья?
– Твои пациенты – чужие люди, – ответила Элеонора. – А ты мне брат. Родная кровь. Я за тебя чувствую ответственность, а другие меня не волнуют, у них свои сёстры.
Железная логика. Железобетонная. Я выдохнул и залпом выпил стакан.
– Я люблю её, Элка. Я всё ещё люблю её.
– Это поправимо. Качественный секс и вкусный ужин – через месяц в твоём мозгу не останется никого, кроме Нинки. – Элеонора махнула рукой: – Вы мужики примитивные создания.
Закат растёкся кленовым сиропом, сделался вязким и жарким. Рубашка прилипла к спине; стало безмятежно и совсем расхотелось спорить. Даже говорить расхотелось. Только между третьим и четвёртым… кажется, коктейлем я попросил:
– Не торопи события. Пусть всё идёт естественным путём.
– Как скажешь. Ты доктор. Будем надеяться, что рассосётся само. Как у беременной курсистки.
*
Утром я чувствовал себя измятым. Будто меня пожевал Кинг-Конг. Пожевал, пожевал и выплюнул. В голове гудела пустота (какая живёт внутри треснутого колокола), ныло в боку. Я дважды почистил зубы – противный привкус не исчез. "Следует сделать томографию, – подумал. – Печень не в лучшей форме". Попытался прикинуть сколько вчера выпил в пересчёте на чистый алкоголь. Получалось немного.
Первая половина смены прошла спокойно: несколько порезов, ожог руки, отдавленный ноготь. Позже привели старика с переломом ключицы. Хотел попросить медсестру наложить гипс, но сделал сам. Решил, так скорее разгуляюсь. Временами накатывала слабость и тошнота, однако пальцы не дрожали.
Сразу после обеда привезли мальчика. Стервец катался на доске, цепляясь за грузовики. Длинная такая доска с колёсиками – лонг-боард, если я не путаю. Доска-убийца.
Множественные оскольчатые переломы правого бедра, вывихнутое плечо, сотрясение мозга и четыре часа операции. Четыре часа я собирал